Сергей Синякин - Трансгалай (сборник)

Клянет себе Болош, что не распознал в батраке своем богатыря русского, иначе давно закрыл бы Попович свои ясные очи.

Ясным днем, когда солнце уже близилось к победью, выехал Попович в чистое поле. Видит богатырь — у леса близкого деревущка стоит, вокруг поля засеяны, в чистом поле старец стоит, посох в руках держит.

Катится к старцу от горизонта черная точка. Приблизилась — стала всадником на сизом коне. Закричал всадник старцу: — А ну, пропусти!

— Не пущу! — твердо отвечает тот.

Вскрикнул всадник отчаянно, повернул коня и исчез.

Видит Попович — близится от горизонта белая точка. Стала ближе — обернулась всадником на белом коне. Закричал всадник звонко и весело:

— Старец, пусти!

Убрал старец посох, обернулся всадник белой тучею и пролился над полем чистым дождем с градом.

Потемнела земля, а у ног коня богатырского зазеленел длинный стебель, вытягиваясь в одночасье к небу.

Топнул богатырский конь, ударил копытом.

— Гляди, Алеша, вот оно — терпи-дерево!

Изладил богатырь из длинного побега стрелу с каленым стальным наконечником, приладил оперение из гусиного пера, покрасил его в красный цвет, чтобы стрела приметней была, и вложил ту стрелу в колчан.

Веселее стал мир после дождя. Въехал Попович в лес, дождем омытый, а на старом высохшем от времени дубе стрекочут двеболтливые сороки:

— Гляди, кума, богатырь!

— Тоже видать на Поклон-гору идет!

— Вот глупый.

— Да не он, кума, глупый, а Кашей хитрый. Обманул проклятый богатырей. На погибель свою одни едут. Даже если меч-кладенец раздобудут, не спасутся тем мечом от Кащея.

— А говорят, что владеющий тем мечом непобедим!

— Простым людом непобедим, — согласилась вторая сорока. А для Кащея Бессмертного, что кладенец, что простой меч. Далеко за морями его смерть запрятана.

— Тише, кума! — упрекнула болтушку собеседница. — Не ровен час Кащей или его прислужники услышат! Хорошо если без хвоста останешься, хуже — жизни лишишься!

— Кто ж меня услышит в дремучем лесу? Соглядатаи Кащеевы лесов стерегутся, богатырей опасаются. Кому охота за чужого дядю жизни лишаться? Ты слушай. Есть на море-окияне остров, прозываемый Буяном. На том острове одинокое дерево растет, наши его дубом называют, но правильно дерево то пальмой прозывается. На дереве том висит сундук, в сундуке — зверь невиданный с четырьмя руками и без ног, в нем утка сидит, в утке той — яйцо, а в яйце том и запрятана кащеева смерть…

Трррр! — испуганно застрекотала сорока и рванулась, оставляя в зубах у подкравшегося волка длинные черные перья. Волк почувствовал взгляд человека, обернулся к богатырю, уставился на него зелеными глазами и лапы поджал для прыжка. Сама оказалась стрела заветная в руках богатырских! Свистнула тетива, запела стрела, опрокинула на спину оборотня. Забился волк со стрелою в боку, все пытался вырвать ее из тела, а потом вытянулся, глаза его остеклянели, и обернулся волк колдуном, Застыл цыган Болош на траве, глядя в небо неподвижными и злыми глазами.

— Славный выстрел, — повернул морду к богатырю конь. — Одним врагом меньше.

Сороки спустились ниже, с интересом разглядывая богатыря.

— А ты говорила, что жизни лишусь! — упрекнула товарку словоохотливая сорока. — Вот они, Защитники! Теперь ему один путь: через горное ущелье да к заколдованному городу. Найдет мудреца — все дороги узнает.

Выбрал дорогу — нечего горевать!

И путь светел — да опасен, и дорога пряма — да злодеи на ней поджидают.

Ближе к ночи выехал Добрыня на малую поляну дремучего темного леса. В чащах огоньки злые горят: то ли звери прячутся, то ли тати лихие поджидают.

Стоит на поляне избушка покосившаяся. Вокруг избушки изгородь из огромных потемневших от времени костей. На иных костях черепа насажены вместо светильников, из их пустых глазниц колдовской огонь горит, голубым дрожащим светом все вокруг освещает.

— Есть кто-нибудь? — крикнул Добрыня.

Только эхо из чащи ему отозвалось.

Слез богатырь с коня, подошел к избушке, а входа найти не может.

— Избушка, избушка! Стань к лесу задом, а ко мне, добру молодцу, передом, — просит богатырь.

Заскрипела изба, пошевелилась. Показалась из-под гнилых досок куриная лапа, загребла землю, и избушка с квохчущим звуком поворотилась.

Вошел Добрыня в избу.

Сидит у окна седая древняя старуха, кудель прядет. Рядом огромный черный кот дремлет лениво. Над головой старухи филин на жердочке нахохлился, глаза прикрыл.

— По добру, по здорову ли, бабушка! — поздоровался Добрыня — Фу-фу-фу! — старуха отложила кудель. — Давно я русского духа не слыхала, а нынче русский дух сам в избу лезет!

— Откуда будешь, добрый молодец, куда путь держишь, как зовешься — прозываешься?

Сел Добрыня за стол, рассупонился, отвечает старухе:

— Ты бы, прежде чем спрашивать, баньку истопила, накормила бы меня, напоила, а потом и разговоры вела!

Старуха усмехнулась, показав желтый клык.

— И спрашивать нечего. Вижу, что с Руси! Баньку, говоришь? Накормить, напоить? Давай с этим погодим чуток. Было тут на днях Лихо Одноглазое. Спрашивало все — не проезжал ли мимо богатырь русский по прозвищу Добрыня Никитич. Уж не про тебя ли спрашивало?

— Лихо, говоришь? — Добрыня бросил пояс с мечом на стол. — Пусть даже Лихо. А кормить путника тебе, старая, по законам дорожным положено. Давай, бабуся, как говорят, что есть в печи, все на стол мечи!

— Иванушка там у меня, — скучно сказала хозяйка. — Что у Яги в печи? Окромя Иванушек и нет ничего.

Рука Добрыни сама к мечу потянулась.

— Да шучу я! — торопливо сказала Яга. — Откуда в нашей чащобе Иванушки? Что мне и пошутить нельзя? Только вот тебе обед сытный, а мне за то — смерть лютая. Лихо Одноглазое узнает, что приветила я тебя, и избу спалит, и меня на кол посадит.

Добрыня усмехнулся.

— Выходит, что ты Лихо больше, чем меня опасаешься?

— А как мне лиха не бояться? Ты ж с Защитников, а Лихо? Тварь залетная, переметная, с кем стакнется, тому и служит. Ведь и меня шпински зазывало!

Сказала, а сама на костяной ноге ковыляет, горшки из печи носит, и на меч богатырский украдкой косится.

Рассудила себе, что Лихо далеко, а Добрыня-то рядышком.

Не стоит судьбу испытывать; живи, как жизнь повернется.

Поел Добрыня и начал рассказывать Яге про себя, про путь свой неблизкий. Пригорюнилась старуха: привычно ей под властью киевской жить — хоть и туго, а дышать-то можно. А ну Кащей воцарится? Знала ведь Яга своего родственничка, ох как знала!

Сам нежитью на земле обретается, и другим спокойствия не дает. Уж лучше на богатырей надеяться, авось победят они и жизнь прежняя потянется. А придет Кащей к царствию, так и жить незачем — все одно его враждуры да соглядатаи замучают, измену выискиваючи!