Родриго Гарсия-и-Робертсон - Старая вера

Анна подумала о спасенной ею лани. Ее переполняли дурные предчувствия. Чья-то рука уверенно положила ей на ладонь краюшку хлеба и поставила рядом дымящуюся миску. От нее шел дразнящий запах свежеприготовленного бараньего мяса. Жадно облизнув губы, Анна попыталась отказаться от еды.

— Нет, миледи, мы все должны подкрепиться, нам потребуется много сил.

Монахиня властно стиснула ее плечо. На Анну вдруг нахлынули давно забытые детские воспоминания. Ей почудился запах ладана, перед мысленным взором медленно проплыла процессия священников, дети в белых одеждах, огромное окровавленное распятие, которое несли пред образом Девы Марии. Анна хорошо помнила, как ее мать, стоя на коленях, омывала ноги жалких нищенок. Мать была красивой женщиной, в ее жилах текла королевская кровь, ее платья были оторочены куньим мехом, а рукава столь широки, что опускались до земли. Но в Чистый Четверг, отбросив брезгливость, забывая о своем происхождении, мать Анны душистой водой омывала хромые, изъеденные язвами ноги нищих старух. Она втирала им мази из целебных трав, насухо вытирала расшитым золотом полотенцем и с трепетом касалась губами открытых ран. Так она переходила от одной к другой, неся в руках тяжелую серебряную чашу с теплой ароматной водой.

— Откуда ты меня знаешь? — спросила Анна монахиню.

— Я видела тебя несколько раз. Однажды вы с мужем ехали с отрядом в Иорк.

Горячая еда приятно согревала. Впервые за много дней Анна ела английский хлеб. Она украдкой разглядывала вновь прибывших. Осунувшиеся лица, запавшие глаза, ввалившиеся щеки. У Анны защипало в глазах. Похоже, эти люди не очень-то разбирали, что едят. Никто не переговаривался, челюсти двигались механически.

На губах Джока играла сардоническая усмешка. Старуха вынесла из хижины клетчатый шерстяной плед и протянула его Анне. Монахиня и колдунья обменялись пристальными взглядами. Ни одна не проронила ни слова.

Молчание становилось напряженным. Тут раздался цокот копыт, грохот перекатывающихся камней, крики. Анна вскочила.

К ним быстро приближались люди Эллиота. Пиками и мечами они расчищали себе дорогу, не обращая внимания на ошеломленных людей, не выпускавших из рук свои миски. Лошади храпели, возбужденные быстрой ездой, в воздухе резко запахло седельной кожей. Пламя костра освещало жесткие лица всадников.

Их предводитель, молодой головорез, не бросая поводьев, крикнул Джоку, презрительно кривя губы:

— Чего ради ты с ними возишься? Велено же было не пускать сюда гостей с той стороны границы!

Анна оглянулась на Джока, ища поддержки. Шотландец, постукивая ложкой по миске, спокойно ответил:

— Они не мои гости.

Эллиот бросил красноречивый взгляд на камень, на котором еще не высохла кровь зарезанного барашка.

— Но они едят твое мясо!

— Это не мое мясо.

Отряд всадников издевательски захохотал. Один из них поддел своей пикой котелок с супом и опрокинул его, расплескав по камням содержимое. Куски мяса и крапивные стебли смешались с грязью.

— Вы все, убирайтесь откуда пришли, — объявил главарь. Монахиня выступила вперед.

— Юноша, вы называете себя христианином?

— Нет, я называю себя Эллиотом.

— Поймите, эти люди — христиане, их единственное желание — служить Богу. Они не совершили ничего дурного, но на родине за это их ждет петля. Граф Сассекс обещал повесить сотни верующих. От Ридесдейла до моря строят виселицы. Трудно уберечься от монаршего гнева.

— Это не мое дело. Мое дело — чтобы вы убрались отсюда. Иначе мне придется убить кое кого.

Анна не выдержала:

— Послушайте, до Рождества осталось два дня. Неужели вы не сжалитесь над несчастными людьми?

— Леди Анна, я не хотел потревожить вас и прошу прощения за это. Вы — свободны и можете поступать, как вам заблагорассудится. Да, завтра — канун Рождества. К ночи я буду в стельку пьян, а утром поспеть бы к Рождественской мессе. Вот я и хочу закончить сейчас все дела, чтобы не оставлять их на потом.

На Анну были устремлены десятки широко распахнутых глаз, безмолвно моливших о пощаде. Эти люди никогда не видели свою графиню в таком положении.

— Госпожа, позволь нам остаться с тобой!

К ногам Анны бросилась уже знакомая ей женщина, увлекая за собой сына.

— Видит Бог, мы преданы телом и душой тебе и твоему мужу. Испокон века мы арендовали у вас землю, так делали наши предки, когда был жив отец лорда и отец его отца. А теперь мы разорены. Моего сына повесили только за то, что он носил цвета вашей семьи. Он был красивый, сильный мальчик. Он умел читать, его все любили, ему не было равных в воскресных играх и состязаниях. Теперь он мертв. И так почти в каждой семье.

Слова превратились в бессвязные рыдания, женщина продолжала цепляться за ноги Анны. Мальчик был напуган, но, кажется, к этому чувству у него примешивалась обида. Похоже, ему порядком надоело, что его постоянно сравнивают со старшим братом.

— Леди Анна, — Эллиот решил прекратить этот поток слов и слез. — Я не хочу проливать кровь невинных, но на моей стороне и английский и шотландский законы.

— Странно слышать от тебя такие речи, братец. В тебе что, пробудилась жалость к людям? — насмешливо спросил Джок.

— Наоборот. Я делаюсь пьяным от запаха крови, если я разойдусь, меня потом трудно остановить, — так же насмешливо парировал Эллиот.

Монахиня подошла к стоявшим на коленях женщине и мальчику и помогла им встать.

— Пойдемте, я поведу вас... Я знаю одно место, недалеко отсюда... Они не смогут погубить нас всех. А души погибших от руки злодеев попадут в рай...

Сильным голосом монахиня вдруг запела гимн «Adeste Fideles». Анна, словно пригвожденная к земле, стояла и смотрела, как Эллиоты сгоняют людей с мест, осыпая их ударами прикладов и подгоняя длинными копьями.

Голос монахини зазвучал с удвоенной силой:

За мной!

С верой и радостью в сердце!

За мной!

Мы пойдем в Вифлеем!

Образ девочки-лани встал перед Анной. Она смотрела вслед седовласой монахине, за которой длинной цепочкой шли люди. Монахиня держала за руку мальчика, доверчиво льнувшего к своей покровительнице. Долго еще долетали до ее слуха слова молитвы:

Возлюбим же, братья,

Господа нашего!

Возлюбим же, братья,

Господа нашего!

Вознесем Ему хвалу!

— Она похожа на ту овцу с колокольчиком, что ведет за собой все стадо. — К Анне неслышно подошел Джок.

Графиня обессиленно опустилась на пень.

— И эта овца обречена на заклание. Никого не остановит то, что она женщина. Парламент Елизаветы выпустил новый и всеобщий закон о ведьмах, так что петли для женщин снова войдут в моду.

— Всегда находятся те, кто жертвует собой в трудные времена. А сейчас они, увы, именно такие.