Александр Борянский - Основатель службы «Диалог»

Послышались тяжелые шаги. Вошел Болотников.

На этот раз он пришел сам. Пришел, чтобы продолжить разговор. Пришел, потому что уже не мог не прийти.

— Сидишь? — спросил воевода, чтобы что-нибудь спросить. Он ведь не знал, что князь так или иначе не бросит его наедине с самим собой.

— Ну что, Иван Исаич? — поднял глаза Телятевский.

Взгляды их встретились. «Взгляды встретились» — обычно так говорят о влюбленных. Но здесь было больше.

— Теперь я поговорить пришел, князь.

— Я знаю.

— И что ты мне теперь скажешь?

— Ты ведь поговорить пришел, ты и говори. А я послушаю.

Болотников сел и поставил перед собой горящую свечу в высоком подсвечнике. Его глаза оказались на уровне пляшущего огонька, который, отражаясь, заплясал в зрачках воеводы.

— Я ведь гореть хотел, — сказал он. — Гулять и гореть. Сжечь собой все это… всю эту жизнь. И запалить новую, огненную. Я чувствовал себя пламенем, я люблю огонь. Я хотел гореть долго. А сгорел так быстро. Как эта свечка. Оказалось, я не могу быть пламенем. Я всего лишь свечка, способная растопить свой собственный воск, не более. Московский кремль так же недосягаем для меня, как для этой свечки стог сена в конюшне. Она, конечно, может его поджечь, но только если ее к нему поднесут и если она до этого не потухнет от сквозняка.

Я люблю волю больше жизни. Но одним вольно умирать, а другим вольно убивать слабых. Нужна ли такая воля? Но над волей бояре, а я ненавижу бояр! Так что же делать? Не пойму… То все ясно, а то…

— Ты еще не сгорел, воевода, — медленно произнес Телятевский.

— Да… Еще не все. Еще не достали. Знаешь, меня всегда даль манила. Даль широкая-а! дымчатая! — Он взмахнул рукой и задел свою свечку. Она опрокинулась и погасла. — Видишь? Почему так? А остальные — ничего, светят себе.

— Дольше всего светят те свечи, что по церквям ставят.

Болотников рассмеялся.

— Ха!.. Так в церквях меня ж анафеме предают! Ну, не здесь, в Туле нет, что ж они, самоубийцы, что ли? А по всей остальной Руси попы поют, что я дьяволом одержим. А может, и вправду так. Я вот что думаю: во мне, князь, и Бог и дьявол живут. Если дьявола боишься, то и Бога никогда не узнаешь.

— Значит, попов тоже не любишь?

— Мог бы уже давно заметить, что не люблю.

— А я давно и заметил.

— Почему тульский архиерей меня не проклял? Боится! Знает, видит, что плевать я на него хотел. Я в одной церквушке как-то Христа видал… Рот маленький, сжатый; глаза строгие, холодные… заранее осуждающие. Он весь как будто говорит: «Творите добро! Добро творите, сволочи!» Я удивился… Знаешь, бывает: каждый день смотришь и не замечаешь, а потом вдруг раз все, увидел. Вот и я так увидел и удивился. А потом узнал, что эту церковь по личному заказу Иоанна Грозного расписывали. Выходит, стал Спаситель таким, каким его хотел видеть царь-батюшка. То-то.

(«Действительно, хорошо было бы сравнить изображения Христа разных времен: Киевской Руси, татаро-монгольского ига, Дмитрия Донского, Иоанна Грозного, Смутного времени и позже. Надо будет посмотреть, интересно.»)

— А вообще, князь, появилась у меня еще в Венеции золотая мечта. А потом постепенно растворялась она в дорогах, в боях, в крови, даже в удачах растворялась и растворилась почти совсем. Не верю я уже. В себя верю, в удачу еще могу верить, а в мечту — нет, не верю. Выдумка это моя, бред, вызванный слишком тяжелой галерной цепью.

— Трудно было на галерах?

Болотников не ответил.

— Много с тобой случилось всего.

— Я всегда куда-то шел. От вас, князей Телятевских, — на вольные степи. Потом — в татарский полон. Потом невольничьи дороги, не хочу вспоминать. Об этом никто здесь, кроме тебя, не знает. Потом… В общем, вся жизнь — дорога. И дорога привела меня сюда — в Тулу, в эту крепость. А что тебя привело сюда? Неужели только стремление возвыситься? Ведь этого мало для тебя, князь, здесь что-то еще.

Телятевский улыбнулся. Очень хорошо улыбнулся, прежде он так не улыбался.

— Моя жизнь — тоже дорога, тоже постоянное странствие. И меня тоже привела сюда моя дорога. Я ведь к тебе пришел, Иван Исаич.

Из «Теории психотерапевтической помощи в системе множества ненулевых плоскостей» М. И. Андриевского, Киев, изд. «Наука», 2113 г.:

«…Открывать себя или нет — надо решать в каждом конкретном случае. Бывает, что можно обойтись без этого: судя по моему опыту где-то в тридцати процентах случаев. Но чаще приходится все же говорить о своем происхождении или о цели визита. Обычно после этого объект находится в двойственном состоянии: сердце впитывает ваши слова, а мозг отказывается вам верить».

— Я ведь к тебе пришел, Иван Исаич.

— Зачем?

— Посмотреть, поговорить.

— Зачем?

— Я прихожу к очень немногим. Лишь к тем, кто этого стоит.

(«Всегда приятно осознать себя избранным. Тем более, если ты этого заслуживаешь.»)

— Я не понимаю.

— Не нужно понимать. Послушай — этого достаточно. Я прихожу только к тем, кто оставил о себе в веках добрую память.

— Я оставил добрую память?

(«Любопытно, что первый вопрос почти всегда не: «Кто ты?» или: «Откуда ты?», а вот такой: «Я оставил добрую память?»)

— Да, пожалуй, — ответил князь Телятевский.

— Чем же?

— Подумай.

— Что ты, князь, мне голову морочишь? — качая головой, спросил Болотников. Однако это не было простым вопросом; это было больше утверждением, вернее, убеждением самого себя.

— Князь Андрей Андреич Телятевский давно был бы в лагере царя Шуйского.

— Тогда кто же ты?

— Твой ангел-хранитель — или же черт, покупающий твою душу. Что тебе больше нравится.

— И чего же ты хочешь?

— Открыть тебе глаза.

— Я с двадцати лет живу с открытыми глазами, князь.

(«Хорошо, что он не спросил: «Зачем?» Это тот вопрос, на который мне тяжелее всего отвечать.»)

— Ладно. Чем же в таком случае я оставил добрую память? Почему ты пришел именно ко мне?

— А как ты сам думаешь? За что я пришел именно к тебе?

Молчание.

— Потому что я пошел против Шуйского?

— Нет. Шаховской тоже пошел против Шуйского. Многие пошли против Шуйского.

— Против царя Шуйского?

— Нет.

Молчание.

— Я не побоялся объявить народу волю. Поднял всю Русь.

— Нет. Да и далеко не всю Русь ты поднял.

Молчание.

— Я люблю людей и хочу, чтобы у них было весело на душе. Чтоб гулялось, пока гуляется.

— Нет.

— За что же?

Молчание.

— За что же?

— Ты еще не сделал этого. Ты только задумал и сам боишься своих мыслей.

Болотников сорвался с места и бешено замахал руками перед самым носом Телятевского.

— Я не верю тебе, князь! Ты врешь, ты подло врешь!

— Не верь, не надо. Только послушай. А верить не спеши, всегда успеешь.

Телятевский подождал, пока воевода остынет и добавил: