Александр Казанцев - Библиотека фантастики и путешествий в пяти томах. Том 5

Зашелестели кусты, и на дорожку вышла ключница. Ефремов торопливо сунул грамоту за пазуху.

Но она заметила, и губы у нее дрогнули в легкой усмешке.

– Уезжаешь, Яфрем-джан? - спросила она, глядя ему прямо в глаза.

– Да, посылает вот аталык, - ответил неохотно Ефремов.

– Далеко? - она все заглядывала ему в глаза.

– В Хиву.

Она все смотрела, и он, смутившись, отвел глаза.

– Навсегда, Яфрем-джан? - тихо спросила женщина. - Почему ты молчишь? Я знаю. Сердца не обманешь. Я видела, как вы шептались втроем. Я все знаю.

Он молчал. Она долго ждала ответа, потом вдруг сказала:

– Дай мне грамоту.

Ефремов напрягся, как перед прыжком.

– Дай мне грамоту! - властно повторила она, протягивая руку. - Я была у писца, я все знаю. Давай же грамоту - она у тебя без печати.

И прежде чем Ефремов опомнился, ключница ловко выхватила у него грамоту и скрылась в кустах.

– Продаст она нас аталыку, - сказал Степан Родионов, узнав о случившемся. - Бежать надо не мешкая.

Егор угрюмо молчал, попыхивая цигаркой, задумчиво посматривал на Ефремова.

– Кони оседланы. Подождем, - наконец сказал старик.

Ждали в саду до обеда, стараясь все время держаться возле калитки, где к стволу старого карагача были привязаны оседланные кони. Оглядывались на каждый шорох, но ключницу заметили, когда та оказалась шагах в четырех от них.

Она шла по дорожке легко и бесшумно - простоволосая, в розовом праздничном платье, с трубочкой серой бумаги в руке. Все трое, не отрываясь, смотрели на эту бумагу.

Женщина подошла и молча протянула грамоту Филиппу. Тот развернул ее. В верхнем углу, как положено, красовалась большая печать.

– Да как удалось тебе?! - воскликнул Егор.

Ключница улыбнулась.

– Аталык любит после обеда спать, особенно если выпьет крепкой бузы. А сегодня она получилась на чудо хмельная. Он заснул, а печать выпала из-за пояса. Я ее подняла. Он так крепко спит, что печать хоть на лоб ему ставь…

Она старалась говорить весело, но губы у нее дрожали, и даже румяна не могли скрыть, как побледнело ее смуглое лицо. Филипп смотрел в ее большие, полные слез, подведенные глаза, и в душе у него разгоралось какое-то новое, неведомое прежде чувство.

Но что это было за чувство, разбираться уже не оставалось времени. Ефремов трижды, по-русски, крепко поцеловал ее и поклонился в пояс. Потом они вскочили в седла и выехали на улицу.

На повороте Филипп оглянулся. Она все стояла у ворот, печально и безнадежно опустив руки.

Беглецы выехали за город и пустили лошадей вскачь, еще не веря своей удаче. Ехали молча, только изредка переглядывались да качали головами. Ночевали в Ходженте, а через два дня уже были в Коканде. Несколько раз по пути останавливала их стража. Но, развернув грамоту, караульщики почтительно целовали красную печать и низко кланялись.

В Коканде кончались пределы Бухарского ханства. Здесь грамота была уже не нужна. Ефремов порвал ее на мелкие клочки и бросил в реку, чтобы не нашли ненароком улики при случайном обыске. Теперь беглецы стали выдавать себя за ногаев, как привыкли в России в те времена называть татар. А татарских купцов в Коканде было немало.

Пристав к каравану, шедшему в Китай, беглецы добрались до Кашгара. Город стоял на перекрестке древних торговых путей. От его четырех приземистых крепостных ворот тянулись дороги во все четыре стороны света. Пыльный воздух на базарной площади оглашали крики на многих языках.

Поджав ноги, сидели на порогах своих лавочек китайские купцы. У каждого из-под шапки свисает длинная черная коса, как у женщины. Это сначала смешило Степана Родионова, а потом он приуныл.

– Ишь куда попали - в Китай… Не домой, а все дальше от него бежим, - вздыхал он.

Ефремов начал подумывать, не проще ли пробираться в Сибирь. Но нет, говорят, закрыты туда дороги. Один Егор не падал духом. Толкался по базару, заговаривал с купцами, ковал чьих-то лошадей, расспрашивая о дальнейшем пути. Вырвавшись из плена, кузнец словно помолодел, даже плечи у него вроде прямее стали.

– Ну, договорился, братцы! - весело сказал он как-то вечером. - Нашел один караван, завтра в Индию пойдет. Уговорил караванщика, берет нас с собой. Хитрый, собака. Кривой Я куб по прозвищу. Он хоть и кривой, а все подмечает. Так что осторожнее надобно быть. Говорить только по-ихнему, русское слово какое помянуть - ни боже упаси! Узнает, что мы русские, продаст в рабство.

Утром заревели верблюды, заорали погонщики, отгоняя собак. Получив бакшиш, расступилась городская стража, открывая ворота, - и караван вышел в дальний путь.

До Яркенда местность напоминала беглецам Бухарию. Такие же арыки и поля, те же тутовые деревья вдоль дорог. И Яркенд они уже словно видели раньше: узкие, кривые улицы, базарная грязная площадь с навесами из тростниковых плетенок, рев ишаков и крики погонщиков. Только посреди базарной площади стоял круглый каменный столб. Друзья обошли его со всех сторон и прикинули на глазок высоту - около сорока саженей.

Но чем дальше к югу, тем пустыннее становились земли. Уже не было полей, и редко попадались селения. Местами дорогу пересекали песчаные наносы, наступавшие с востока. И ветер с той стороны нес мелкую горячую пыль, забивавшую рот и ноздри.

– Там великая пустыня Гараб-шаари, - сказал Кривой Якуб. - Там страна погибших и проклятых аллахом селений. Прежде в той стране текли реки и росли густые леса. Но жители вели нечестивую жизнь. Долго аллах по милосердию своему терпел их грехи.

А потом решил наказать их. В одну темную ночь посыпался с неба песок и падал непрерывно много дней и ночей. Никто не спасся. (Позднее экспедиции действительно обнаружили в пустыне Такла-Макан развалины древних городов. Но погибли они, конечно, не от «мести аллаха», а от средневековых опустошительных войн).

Пески заметали дорогу, и чтобы не сбиться с нее, на возвышенных местах были воткнуты вехи - высокие жерди с пучками хвороста наверху. Без этих маяков было легко заблудиться и сгинуть в песках.

А дальше начались горы. Дорога вилась вдоль быстрой и пенистой реки. Здесь уже не росли деревья, травы было мало. И селений не попадалось, по неделям ночевали у костров, питались скудно: как вода закипит, бросали в котелок горсть пшена, перемешанного с ячменем, и ели эту кашу, запивая крепким, до черноты, чаем.

На привалах Кривой Якуб приглядывался к своим спутникам. Был он человек отпетый: и караваны водил, и рабами торговал, и разбоем не брезговал. Видно, что-то казалось ему подозрительным в поведении троих беглецов. Но те держались настороже. Еще в Кашгаре на все деньги купили разных товаров: шелку, серебра, чаю китайского, чтобы показать себя купцами. Как положено, совершали по утрам намаз и непременное омовение. Даже вечерами, оставшись одни среди заснувшего лагеря, говорили между собой только по-местному, на смешанном узбекско-таджикском наречии.