Сергей Подгорный - Взгляд с нехоженой тропы

Зачем он здесь, в созвездии Орион, посредине непонятного зала, в окружении терпеливых и вежливых орионян, неизмеримо превосходящих его интеллектом, у каждого из которых, наверное, уйма сложнейших дел, оставленных ради него? О чем вот он может сейчас им поведать, какие сделать пророчества и откровения?.. О том, что запутался в личных делах, всю жизнь плыл по течению, поддаваясь обстоятельствам, что оказался бессилен исполнить свои мечты? Может, о земной науке, ее последних достижениях и перспективах?.. Но об этом, кроме своей специальности, он знает лишь приблизительно. О эволюции жизни на Земле?.. Кажется, были вначале какие-то протобионты, а потом они, как будто бы, объединились в клетку… Может, о том, как тоскливо и одиноко было сидеть на прохладном камне на дне карьера? Может, почитает стихи Есенина?.. Ведь он — Представитель Человечества, они относятся к нему именно так, терпеливо снося эту дурацкую процедуру, принятую там, на Земле, жертвуя огромным временем, чтобы отдать дань вежливости и уважения, чтобы он не подумал, что к нему здесь относятся свысока. Хорошо еще, если им неизвестно, как он мечтал стать директором института, занимавшегося бы «проблемами Земли», и Тем, Кто Первым Будет Стоять у Истоков Сотрудничества Между Цивилизациями Земли и созвездия Орион… Кто его уполномачивал быть Представителем Человечества? Что он из себя представляет? О чем он думал, когда соглашался войти в корабль?.. О том, что подвернулся счастливый случай исполнить желания, исполнить которые он сам оказался не в состоянии? И что имя его навечно войдет в Историю?..

Булочкин смотрел на яруса креслиц, в которых терпеливо старались сидеть орионяне, на невероятный интерьер зала за этими ярусами, какие-то мигающие огни, непонятно зачем перемещающееся что-то — и все плыло, расплывалось у него перед глазами. Происходящее вдруг показалось нелепым сном, и страшно захотелось проснуться. Ну да, он просто уснул, сидя на камне возле костра в гранитном карьере, и все приснилось: призрачный серебристый свет, огромный диск-корабль, три бледно-зеленые фигурки в оранжевых ботинках, торопливая, захлебывающаяся речь, летучие мыши в черном небе, звук, не напоминающий ничего из слышанного в жизни, приглашающий жест рукой, трепещущей под неумолимым, неотвратимым напором Времени… И то, что он видит теперь, — тоже сон. Нет и в помине не было никакой сиреневой капсулы с желтой кнопкой, нет никакого потолка из цветных труб, этого зала, орионян в плотно облегающих комбинезонах; надо лишь сделать усилие, надо лишь вырваться из наваждения-сна, и вновь все будет, как прежде, и будет костер, и теплая тьма июльской ночи, и летучие мыши над головой, и даже та тоска и ощущение одиночества, которые держали его в карьере…

Булочкин собрал всю свою волю и, до боли зажмурив глаза, потряс головой. Несколько секунд, обмякший, он стоял, опустив голову, безвольно свесив руки, не отдавая себе отчета в том, что по-прежнему слышит громкий торопливый голос; затем медленно открыл глаза и сначала увидел свои ступни, стоящие на чем-то сиреневом и мягком, оранжевые ботинки и сидящих в первом ряду, затем — все остальное…

Он вслушался в захлебывающийся от спешки голос и понял, что торжественная часть уже окончилась и началась деловая…

Теперь у него был гид. Встреча продолжалась минут пять, а в конце ее ему представили гида. «Назвать его вы можете по собственному усмотрению», — сказали ему, и Булочкин назвал его Максом. Это был робот — может, биологический, может, какой-то еще — внешне имитирующий человека. Роль гида Булочкина была не под силу ни одному из орионян: он был для них персонажем из невыносимо замедленного фильма, в то время как они для него — из бешено мчащейся киноленты. Гид должен был давать пояснения, показывать то, что он пожелает увидеть, заботиться о нем и вообще сопровождать на каждом шагу.

— Я буду звать тебя Максом, — подавленно сказал Булочкин.

— Хорошо, Олег Юрьевич, — просто и приветливо улыбнулся робот. — Будем знакомы, — он протянул ладонь.

Булочкин машинально пожал ее. Ладонь была мягкая и теплая.

— Вы увидите здесь много интересного, — снова улыбнулся Макс. — Я постараюсь ясно объяснять все непонятное. Со мной вы всегда можете быть откровенны. Мы постараемся сделать ваше прибывание у нас приятным и увлекательным. А сейчас мы с вами отправимся туда, где вы будете жить. У вас это, если не ошибаюсь, называется «квартира».

— Да, конечно, — подавленно произнес Булочкин, напряжённо всматриваясь в него.

На Максе была такая же клетчатая ковбойка, такие же джинсы и такая же выгоревшая штормовка цвета хаки; его выпуклый лоб пересекали тонкие морщинки, а цвет лица был нездоровый, слегка желтоватый, словно он страдал печенью. У него был вид доброго, приветливого, чуть усталого человека, и это впечатление портили только глаза: ярко-синие, они не выражали никаких чувств, смотрели бесстрастно, отсвечивая холодно, как драгоценные камни.

— Хорошо, — снова подавленно произнес Булочкин, — пойдемте…

— Вам уже пора умыться и позавтракать, — с дружеской непринужденностью продолжал Макс, — там приготовлено все. Программу вашего дня вы всегда будете составлять сами. Ваше пребывание у нас должно быть приятным и увлекательным. Идите рядом со мной, и пусть ничего из того, что может встретиться на пути, не вызывает у вас чувства опасности. Конечно, мы могли бы избавить вас от неприятных мыслей и ощущений, но ведь вы категорически против любого вмешательства в то, что вы, на Земле, называете психикой, мозгом, индивидуальностью, личностью…

— Да. Да, — сказал Булочкин.

Они остановились перед бледно-розовой стеной, из которой во многих местах выступало причудливое и разнообразное что-то, и в стене, незаметно для глаз, открылся вход во что-то, напоминающее небольшое помещение, как будто бы трапециевидное, а может, прямоугольное или овальное.

— У вас на Земле это называется лифт, эскалатор, автомобиль, самолет… — транспортное средство, то есть приспособление для перемещения на определенные расстояния, — пояснил Макс. — Войдемте.

Они вошли и тут же вышли.

— Ну вот вы и дома, — широко улыбнулся робот. — Вот мы и приехали.

Булочкин стал рассеянно оглядываться. Да, теперь они действительно стояли в совсем другом месте. Все здесь было настолько другим, что он на секунду закрыл, а потом снова открыл глаза. Он и Макс стояли за порогом обыкновенной, хотя и слишком просторной прихожей, под ногами у них лежала обыкновенная пестрая циновка из крашеной рисовой соломы, а на ней — две пары коричневых замшевых шлепанцев, на стене висело большое зеркало в ореховой раме, на полочке под ним лежала желтая пластмассовая расческа. Через раскрытые двери в гостиную, на циновку падала полоса веселого солнечного света. Булочкин посмотрел в растворенные двери и увидел пол, застланный серо-зеленым ковром, стол, на котором стояла ваза с цветами, красные занавеси на широком окне, угол то ли тахты, то ли дивана…