Сергей Подгорный - Взгляд с нехоженой тропы (Сборник)

Ответ, на котором он остановился, можно сформулировать так: «Похоже, что сама сумма знаний о Мире, те возможности для интелекта и чувств, которые она открывает, могут быть и целью, и смыслом жизни и доставлять высшее счастье. Но знания эти должны быть действительно несоизмеримы с нашими».

И еще: «По-настоящему Великий ум — не отделим от Великой души, души, способной проникнуться и заботами другого человека и почувствовать себя на месте одного из бесчисленных электронов Мироздания. Лишь Великий ум в сочетании с Великой душой может почувствовать, понять весь окружающий Мир во всей его глубине, совокупности и внутренней взаимосвязи. Без Великой души даже самый мощный ум — это всегда что-то ущербное».

Евтеев, таким образом, пришел к выводу, что причин, делающих существование Шамбалы принципиально невозможным, нет.

Шамбала может существовать в действительности, понял Евтеев и поверил в ее существование…

Наше нечаянное знакомство в метро произошло в то время, когда вера Евтеева в существование Шамбалы и невольные надежды понять что-то новое в окружающем Мире, в нас самих, раз Шамбала — реальность, достигла апогея, но Евтееву уже пришлось отдать себе отчет в том, что, хотя он в нее уверовал, она по-прежнему остается тайной за семью печатями, набор фактов, которые можно принять за достоверные, оказался, несмотря на все его поиски, слишком скудным. А чем скуднее факты (к тому же сами по себе не безусловные) — тем больше простора для фантазии; круг замыкался. Но Евтеев был уже одержим Шамбалой и Махатмами, влез в эту загадку целиком, слишком много сулило ее разрешение, он не мог ее оставить, хоть порой приходил в отчаянье от собственного бессилия, от того, что так много — от недостатка фактов — может быть ответов на эту загадку.

Но, по-настоящему увлекшись, Евтеев становился поразительно деятельным.

«Хорошо, — решил он, — раз фактов почти нет и их нельзя больше найти на библиотечных полках — значит надо их добыть самому».

В свои сорок лет он порой мог быть таким же романтиком, как и в школьные годы. Он искренне уверовал в то, что сможет организовать экспедицию в Гималаи на поиски Шамбалы. Надо лишь найти журнал или газету, поддержкой которых можно заручиться. Это, по его тогдашнему мнению, не должно было стать делом сложным: разве издание, в чьих возможностях подобная экспедиция, не загорится столь грандиозной по своим последствиям идеей? Ведь тратятся же ими деньги на экспедиции, цели которых несравненно менее принципиальны, а то и вовсе не имеют никакого принципиального значения?… Ведь в случае удачи — а почему ей быть неудачной при соответствующей подготовке, материальном и техническом обеспечении? — в случае удачи экспедиции это будет прорыв в дотоле неведомое, гигантский скачок в понимании того, на что мы пока еще только мысленно замахиваемся, и того, о чем пока даже не подозреваем; если экспедиция и не завершится полным успехом — и тогда добытые ею факты будут бесценными и многое уточнят в нашем миропонимании.

Он начал стучаться в редакции со своей «грандиозной идеей», наметил состав и подбирал участников этой «Экспедиции века», когда ему вдруг в метро подвернулся я — мастер спорта по альпинизму, фотолюбитель и специалист в области радиоэлектроники. Естественно, Евтеев счел меня счастливой находкой и, едва мы более или менее познакомились, испытывающе глядя своими всегда печальными глазами, предложил войти в состав экспедиции.

Я не мог принять всерьез его предложение, потому что не мог поверить в осуществимость его затеи, но сам Евтеев меня уже глубоко заинтересовал, был мне симпатичен, и, в надежде, что это укрепит наше знакомство, я ответил ему принципиальным согласием, хотя и попросил несколько дней для окончательного решения.

Стоит ли говорить, что из затеи Евтеева организовать экспедицию в Гималаи ничего не вышло, что он зря потратил время и энергию? Он стучался в редакции, порой находил там нескольких энтузиастов из числа молодых сотрудников, порой его идеей — а Евтеев мог говорить страстно и убедительно — как будто бы проникались даже те товарищи, от которых все и зависело, но в конце концов выяснялось, что пока это никак нельзя осуществить, и приводились убедительнейшие объективные причины.

— До недавнего времени, — сказал я как-то ему, — ты был известен, как хороший писатель, теперь ты стремительно зарабатываешь еще и известность подозрительного чудака.

— Если бы меня волновало это… — сказал он устало и махнул рукой.

Его действительно не волновало, какое впечатление производит он, мечась по официальным инстанциям с Шамбалой и экспедицией в Гималаи. Есть люди, болезненно чутко относящиеся к своей репутации, к сиюминутному мнению окружающих о себе; Евтеев же, надо отдать ему должное, тревожился не за саму репутацию, а за то, чтобы каждый прожитый день, каждый совершенный поступок соответствовали его представлениям о правильной, достойной жизни; репутация же помещалась на втором, если не на десятом месте.

Вряд ли он был таким всегда, но к моменту нашего знакомства — был.

Радужные мечты о экспедиции и ее эпохальных открытиях истаивали вместе с пониманием того, что она оказалась неосуществимой, но чем безжалостнее истаивали мечты, чем яснее становилось понимание, тем нестерпимее становилось сожаление о несостоявшихся открытиях, жажда их, которые, по убеждению Евтеева, могли дать Человечеству столь многое, и горечь от ощущения неожиданного тупика…

Лишь по горизонту очерченная рядами холмов и гор, вокруг простиралась хаммада — каменистая пустыня. «Нива» легко мчалась по ровной голубой дороге, которая перед капотом казалась совсем синей.

Увидев такое в первый раз (это случилось, когда, перевалив через хребты Гобийского Алтая, они спускались в широкую долину между горами Ихэ-Богдо-Ула и уже были различимы впереди белые юрты сомона Боян-Гоби), Швартин остановил машину, и они, выйдя на дорогу, набрали по горсти… серых щебня и пыли.

Все дело было в гобийском солнце: по сторонам щебень был темным, а на дороге гораздо светлее; в Гоби, когда солнце стоит высоко, серый цвет кажется голубым или светло-синим.

В открытые окна машины бил горячий, словно из калорифера, воздух.

Швартин чувствовал себя за рулем спокойно и свободно: ничего не случилось бы, если б он вообще бросил руль: все вокруг было точно такой же дорогой, как и прикатанная колесами машин голубая полоса, по которой они ехали; лишь изредка, словно бородавки на темной коже, топорщились невысокие кочки, поросшие дерисом.

— Что это там?… — показал Швартин взглядом вправо, где в знойном просторе хаммады виднелось несколько черных точек.