Питер Филлипс - Сновидения - святое дело

Эта музыка проняла меня до мозга костей. Я уже, кажется, упоминал о том, что музыка - мое хобби. Да, это так, но единственный инструмент, на котором я играю, и весьма неплохо, - это губная гармоника. Если же еще поблизости окажется и микрофон, то я в состоянии устроить довольно-таки сильный гвалт.

Микрофон - и побольше усилителей. Я вытащил гармошку из кармана, сделал глубокий вдох и стал выдувать "Рев тигра", любимую свою мелодию, исполняемую соло.

Оглушающая взрывная волна ликующего джаза, заунывного бренчанья кантри, душераздирающих тигриных рыков, слившихся в синкопированную какофонию, выдуваемую крохотным губным органчиком, обрушилась на огромный зал из тысяч мощных репродукторов, полностью забив безумную музыку Красвелла.

Я услышал его отчаянный вопль, перекрывший даже этот грохот. Его музыкальный вкус был явно не столь непритязателен и неразборчив, как мой. Ему очень не нравился джаз.

Музыкальная машина вся завибрировала, многорукие и многоногие органисты, столь нелепые и просто смехотворные в своем поспешном стремлении избежать воображаемой гибели, стали на глазах сморщиваться, усыхать до размеров трусливо спасающихся бегством черных пауков; световое оформление, благодаря которому консоли еще несколько мгновений тому назад буквально омывались каким-то роскошным, неземным сиянием, стало быстро блекнуть, господствующим в нем стала пастельная, несколько даже печальная синева, а затем и самая огромная музыкальная машина, увлеченная в водоворот на гребне волны из могучих аккордов, дополненной и подкрепленной собственными ее звукоистечениями, разбилась вдребезги на бесчисленное множество осколков, хлынувших хаотическим потоком на пол зала.

Я услышал, как снова закричал Красвелл, затем сцена внезапно переменилась. Как я полагаю, в своем стремлении уничтожить ликующую победную песнь джаза в своем уме и, вероятно, бессознательно пытаясь привести меня в замешательство, он пропустил какую-то часть своего сюжета и в противоположность обратному прокручиванию кинокадров, столь любимому многими сценаристами, бросил себя, а заодно и меня, стремительно вперед. Мы теперь оказались в совсем ином месте.

Вероятно, вследствие комплекса неполноценности, который я в нем возбуждал, или просто в процессе перехода от одного плана к другому, он позабыл, насколько высоким ему надлежит быть, ибо ростом он был теперь не более шести футов, практически уже не отличаясь в этом отношении от меня.

Охрипшим голосом, в котором мне почудилось даже булькающие звуки, он произнес:

- Я... я ведь оставил тебя в Зале Безумия. Твоя магия привела к тому, что обрушилась крыша. Я считал, что ты... погиб под ее обломками.

Значит, это забегание вперед не было попыткой только смутить меня. Он пытался избавиться от меня, начисто вычеркнуть меня из своего сценария!

Укоризненно покачав головой, я так ответил Красвеллу:

- Вы принимаете желаемое за достигнутое, старина Красвелл. Вам не убить меня между главами. Видите ли, я вовсе не являюсь одним из придуманных вами персонажей. Неужели вы не в состоянии этого понять? Единственный способ от меня избавиться - это взять да и проснуться.

- Опять ты говоришь загадками, - произнес он, но голос его звучал далеко не так уверенно, как прежде.

Место, в котором мы теперь стояли, оказалось чем-то вроде огромной палаты с высоким сводчатым потолком. Световые эффекты - иного я и не ожидал - были крайне необычными и достойными восхищения. Лившиеся из невидимых источников многоцветные широкие потоки света медленно перемещались и сходились в дальнем конце палаты в ярко-белый световой круг, включавший в себя весьма экзотическое сооружение, скорее всего, грандиозный трон.

Присущее Красвеллу изумительное чувство соразмерности проявлялось даже в этих его грандиозных видениях. Он либо очень глубоко изучал архитектуру крупнейших соборов Европы, либо подолгу торчал внутри нью-йоркского вокзала "Гранд-Сентрал". Трон находился, по-видимому, в доброй полумиле от входа в тронный зал и значительно возвышался над совершенно ровным, слегка пружинящим полом. Он словно приближался к нам. А мы при этом не шли, а стояли на одном месте. Однако, бросив взгляд на стены, я тотчас же сообразил, что это пол, оказавшийся бесконечной гигантской лентой транспортера, перемещал нас все ближе и ближе к трону.

Это медленное, но неумолимое движение было в высшей степени впечатляющим. Каким-то шестым чувством я ощущал, как Красвелл то и дело украдкой поглядывает на меня. Ему очень не терпелось узнать, какое впечатление производит все это на меня. В ответ на его обеспокоенность, я со своей стороны слегка повысил скорость перемещения ленты. Красвелл же, казалось, даже и не заметил этого моего вмешательства в осуществление его замысла.

- Мы приближаемся к Трону Змея, перед которым стоит его охранительница - волшебница и колдунья, являющаяся еще одним воплощением волшебника Гарора, на сей раз в женском обличье. Она извечная сторонница Змея. Чтобы одолеть ее, нам понадобится все твое необычное искусство, Нельпар, ибо она совершенно неуязвима, защищенная невидимым глазу энергетическим барьером, окружающим ее со всех сторон. Мы должны уничтожить этот барьер, только тогда я смогу убить ее вот этим Мечом. Без ее пособничества Змей, хоть и является ее повелителем и самозваным правителем всей этой планеты, совершенно беспомощен, и с ним можно будет делать все, что только заблагорассудится.

Лента транспортера остановилась. Мы оказались у самого подножья лестницы, что вела непосредственно к Трону, представлявшему собой массивную металлическую платформу, на которой, собственно, и возлежал Змей, купаясь в ярко-белом потоке света.

Змей оказался в самом деле змеей. Свернувшимся в бесчисленные кольца питоном-переростком, его голова размером с мяч для американского футбола раскачивалась из стороны в сторону.

Я не стал слишком уж долго им любоваться. Змей я немало повидал раньше. Тем более, что чуть ниже и несколько сбоку от Трона было нечто более достойное самого внимательного рассмотрения.

У Красвелла оказалось практически безупречное понимание женской красоты. Честно говоря, я ожидал увидеть дряхлую высохшую страхомордину, поражающую воображение своим неописуемым уродством, но стоило бы Фло Зигфельду хоть мельком увидеть эту малютку, как он на четвереньках вскарабкался бы по этим ступенькам, размахивая контрактом, независимо от того, был или не был здесь силовой барьер, раньше, чем я успел бы затаенно присвистнуть при виде такой неземной красотищи.

Она была высокой зеленоглазой брюнеткой с овальным лицом, все ее, как и положено, было при ней - но совсем немного в том, что касалось прикрытия ее тела, состоявшего лишь из узенькой металлической полоски на груди и прозрачной зеленой паутинки юбочки, не доходившей до колен. Левую ее щеку украшала крохотная восхитительная родинка.