Генрих Эрлих - Загадка Николы Тесла

— Ты меня обманул!

— Опять двадцать пять!

— Ты обещал мне молодость.

— Нет, не обещал. Активное долголетие, как сейчас говорят люди, обещал. Вот и работай. Я же работаю, не жалуюсь.

— Я… обойду тебя! — крикнул первый собеседник.

— Ты хотел сказать — обману. Видишь, обмануть ты меня не можешь. А обойти можешь. Ты изобретательный. Даже интересно, что ты придумаешь.

— Что я могу придумать?.. — Выплеснув себя в крике, первый собеседник вновь заговорил тихо:

— Мой дар — твой дар. Я был простым ретранслятором твоих идей, я просто воплощал в металле то, что ты показывал мне в видениях. Творец — ты, я — марионетка. Сверхчувствительная марионетка, резонирующая с твоим сознанием.

— Смирение — это хорошо. Смирение я люблю. В обычных человеках. Но ты не обычный, нет. Дар я тебе дал, это так. Я многих одариваю, да немногие умеют этим даром пользоваться. Растрачивают его попусту, на пустяки, на удовольствия, на потребу себе. Ты не таков. Ты честно выполнил договор. Я просто изумлялся, наблюдая за тобой, а я много чего видел в своей жизни, в сущности, я все видел. Но таких, как ты — не видал. Сколько идей! А как ты избегал соблазнов! Их не я тебе подкидывал, кто — ты, полагаю, догадываешься. Но и не я помогал тебе их избежать, это был твой свободный выбор. Деньги, женщины, власть — это ты все отмёл. Тут ты не уникален, были и другие, немногие, но были. А вот соблазн стать благодетелем человечества, ох, непреодолим. Сколько людей, твоих лучших друзей, говорило: не разбрасывайся, сосредоточься на немногом, самом нужном, воплоти в жизнь хотя бы одну из своих великих идей, и благодарное человечество воздвигнет тебе памятники при жизни. Сколькие и сколько раз говорили, а уж как часто нашептывали. Стоило тебе внять этому, и ты погряз бы в суете. Суете усовершенствований, доработок, строительстве, продаж, конкуренции, прибыли, интриг, Нобелевских премий, благодарственных речей и торжественных банкетов. Ты щедро предоставил это другим, у которых был на это свой дар, у многих, не скрою, от меня. К сожалению, не у всех. От меня. Да-а… Ты остался верен идее, идеям. И идеи эти — твои и только твои. Что ты там сказал? Ретранслятор, резонирующая. Да я слов таких не знаю. Я все больше по планетам, по зверюшкам, по судьбе. Я не создавал мир, в котором есть переменный трехфазный ток. Это придумали вы, люди, это придумал ты! Ты еще много чего придумаешь. Не сомневаюсь. Удачи тебе.

Раздался звук, похожий на звон лопнувшей струны. Сквозь него до Сарова донесся тихий шепот: «А подслушивать, молодой человек, нехорошо», — и воцарилась космическая тишина, даже собака умолкла.

Саров глубоко вздохнул, толкнул дверь, вошел в сторожку, осторожно заглянул в единственную комнату. Яркий неземной свет резанул по глазам, воздух при вдохе вдруг ожег легкие, ноздри сморщились от мерзкого, как из преисподней, запаха. Да нет, свет как свет, обычный, решил Саров мгновением позже, это после наружной темноты показалось. То же и с запахом, изоляция подгорела, всех дел-то. Хотя нет, есть еще что-то. Саров втянул носом воздух. Ну конечно же, озон.

Он обвел взглядом комнату. Все на месте: большая катушка, источающая тот самый мерзкий запах, но на вид целая; провод антенны, убегающий в потолок; временной декодер на монтажном столе — ненужная, судя по всему, игрушка. Вот разве что у большого постера на стене отклеился и завернулся нижний угол, как будто обнаженная красотка застеснялась и прикрыла ноги. Кресло у письменного стола так и стоит вполоборота, как он оставил его, выбегая. Черный свитер на подлокотнике. Саров поднял руку, почесал грудь. Да нет, свитер вот он, на нем. Ничего на кресле не было, когда он вскакивая.

Саров сделал два шага вперед и остановился, сделав следующее открытие. На подлокотнике кресла лежала рука, облаченная в черный, чуть ворсистый рукав. Открыта была только большая кисть с невероятно длинными тонкими пальцами. Кисть казалась бестелесной, сквозь нее, как через лупу, виднелись мельчайшие пятнышки на обивке.

— И долго вы там будете топтаться?

Саров подпрыгнул от неожиданности, отпрянул назад, но потом решительно скакнул вперед и резко развернул кресло.

В нем, сгорбившись и уронив голову на грудь, сидел человек. Желтая и сухая, как папирус, кожа просвечивала на темени сквозь редкие седые волосы. Руки человека судорожно вцепились в подлокотники, он напрягся и с огромным усилием выпрямился. И сразу стал очень большим. Лицо поражало худобой, сходясь острым длинным клином от широких славянских скул к подбородку. Тонкий нос загнулся крюком над узкой прорезью безгубого рта. Кожа была покрыта россыпью маленьких коричневых пятнышек. Это был невероятно старый человек, Саров таких и не видал. Вот только глаза… Глаза, молодые и ясные, двумя стальными клинками впились в Сарова. Он не выдержал их испытующего блеска, опустил взгляд, прошелся им по стоячему воротнику сорочки с загнутыми уголками, по аккуратно повязанному шейному платку, по застегнутому на все — раз, два, три, четыре — пуговицы пиджаку, по идеальным стрелкам брюк, и уперся в остроносые, по моде последних лет, ботинки. В ботинки можно было смотреться, как в зеркало.

Во рту было противно сухо. Саров подвигал щеками, собирая слюну, сглотнул и тихо спросил:

— Откуда костюм?

— Это все, что вы хотите узнать?

Голос был тихий и скрипучий, но в нем проступала добродушная усмешка.

— Да. Для начала.

— Какой пытливый ум! Этот костюм я заказал у Аарона Либермана, всегда шейте костюмы у евреев, немолодых евреев. Я удовлетворил ваше любопытство?

— Да, спасибо. А…

— Все-все-все! Довольно болтовни. Нам пора работать! У вас есть парк?

— Э-э-э, у-у-у, — замялся Саров, — есть!

— Отведите меня туда!

— Мне кажется, что вы слишком слабы…

— Так отвезите! У вас есть кресло-каталка? Нет? Так отнесите! Вы же здоровый молодой человек.

На фоне этого старца Саров ощутил себя очень здоровым и очень молодым. Он подхватил кресло, но тут же поставил его обратно. Извлек почти невесомое тело, перенес на топчан, привалил к стене.

— Подождите одну минутку, — сказал он, — я сейчас все устрою. У нас в парке нет скамеек, но зато там есть снег. Холодно, — пояснил он.

Саров подхватил кресло и выбежал в сени. Принялся рыться на вешалке. Расправил большой тулуп — годится! Отложил в сторону. Взял телогрейку, вышел на двор, поставил кресло спиной к корпусам завода лицом к диким просторам, почти не загораживаемым рядами колючей проволоки. Разложил телогрейку на сиденье — все теплее будет! — и отправился назад в дом. Закутал старика в тулуп, отнес в кресло, усадил поудобнее, нахлобучил на голову шапку-ушанку.

— Как хорошо! — сказал тот, оглядываясь. — Ночь, любимая ночь. Горы, снег, вечнозеленые ели. Как в детстве. Это то, что мне нужно. Сейчас. Ощутить себя молодым, юным, ребенком. Записывайте, молодой человек!