Кубанский Г. - Мир приключений 1964

Четверть часа спустя Дементий очутился за воротами. Капитан вышагивал впереди, за ним — Дементий с узелком, а замыкающим — солдат в красном мундире и при сабле.

Гремели телеги, груженные разными товарами, толкались индийцы в белых тюрбанах, в купеческих конторах рядились покупатели. Бомбей шумел, солнце палило, цокали копыта, было жарко, пахло дурно, и очень хотелось пить.

Они пришли в опрятный тихий квартал, где еще с прадедовских времен, когда Бомбей принадлежал португальцам, селились англичане. А в 1661 году они завладели всем городом, потому что португальская принцесса обвенчалась с английским королем и Бомбей достался бриттам, словно сундук с приданым.

На одной из улиц этого самого английского квартала, в саду, среди цветников и пальм, стоял каменный дом с башенками. На дворе, посыпанном мелким песком, присели, точно бульдоги, две старинные пушки; подле каждой громоздились пирамидки ядер.

Из дома, похожего на замок, показался молодой человек. Высокий, розовенький, тонкий в поясе, он приблизился к капитану Гривсу и чмокнул его в щеку. Капитан засмеялся и кивнул на Дементия:

— А? Хорош? Да, да, тот самый, протеже моего боцмана. Ну-ка, скажи ему…

Баринок посмотрел на Дементия и вдруг… по-русски:

— Здравствуй, мужик!

Глаза у Дементия округлились, а во рту пересохло. Баринок самодовольно улыбнулся и продолжал:

— Ты беглый, мужик?

Дементий шагнул вперед:

— Крест святой, не беглый! Ежели б беглый…

Молодой человек поднял руку:

— Мы будем слушать потом. Ты понимай: попаль хорош дом. Понимай? Я есть крестник царь Александр Павлович. Понимай? Хорош дом!

— Понимай, понимай, — поспешно согласился Дементий, ничегошеньки не понимая.

И начались чудеса.

Степенный камердинер с округлым брюшком повел Дементия мыться, потом обрядил в обновы, потом кормил сытным обедом и поил пивом-портером. А при всем при том камердииер, как умел, мешая английские слова с русскими, разобъяснил Дементию, куда, в чей дом он попал.

Попал-то он, оказывается, в семейство Гривсов, к племяннику и племянницам веселого капитана. Молодой господин и две его сестрицы, известные в бомбейском свете по лестному прозвищу “петербургские красавицы”, долгие годы обретались в столице России, где их папенька был достославным медиком. Там, в Питере, он и помер, этот медик Гривс, а сынок и дочки вскорости перебрались в Бомбей, к старшему дядюшке, а дядюшка вот приказал долго жить и оставил племяннику с “петербургскими красавицами” богатое наследство…

Вечером господа потребовали Дементия. В просторной гостиной с резной мебелью красного дерева и акварелями Мор-ленда горели свечи. Стол был накрыт для чаепития. Дементий увидел давешнего баринка и капитана Гривса, но увидел мельком, потому что воззрился на красавиц барышень и уж никак глаз от них отвесть не умел.

— Мы хотим слушать, Дементий, — сказала одна из барышень, хорошо так сказала и наклонила головку.

Дементий прокашлялся, словно певчий, помялся и опять покашлял с превеликой осторожностью.

— Послушай, — нетерпеливо заметил молодой Гривс, — здесь желать добро тебе. Ты скажи, откуда есть, куда ехаль, скажи, как… э-э… — Он пошевелил тонкими пальцами. — Э… э… как ты угораздил сюда… Понимай?

Дементий двинул кадыком, ответил почтительно:

— Понимай, ваше сиятельство. С полным удовольствием. — Говорил он поначалу с запинкой, сам удивляясь тому, что говорит по-русски, а вот эти, что за столом чаевничают, понимают его речь. Потом он ободрился, и давай бойчее, заложив руки за спину и касаясь спиною простенка меж распахнутыми окнами, за которыми пламенели, как алмазы Великих Моголов, бомбейские звезды.

Итак, Дементий, сын Цикулин, народился на свет божий в деревне Ловцы, Рязанской губернии, в вотчине помещика господина Ласунского. С мальчишества лет эдак до двадцати восьми прислуживал в барском доме, а в тысяча восемьсот восьмом году отпустил его барин на отхожий промысел. Шатнуло Дементия в Астрахань, там подрядился он с купцом Селиным плыть в Персию. Каспийское море переплыли они счастливо, оттуда сухим путем, с караваном, двинулись в Багдадскую сторону.

Вот в Багдадской-то стороне и кончилось счастье. Беды повалили, что снег на голову. Ночью в горах вихрем наскочили на караванщиков персюки-разбойники. Кого порешили намертво, кого в полон забрали. Его, Дементия, саблей посекли, по сейчашнее время рубец на темени, и тоже в полон забрали. И пошла Настя по напастям… Продали его разбойники какому-то хану, тот приставил лошаков да верблюдов пасти. Все бы ничего, жить можно, год—другой жил, вдруг хан удумал обратить пастуха в басурманскую веру. “Прими, — наседали, — прими нашу веру”. Он отказывался, а его били почем зря — страх вспомнить. Так-то в муках мученических протекло года три. Раз сбежал — поймали, и опять били-убивали… Потом что же? Потом, значит, так: налетели однажды на пастуха со стадом лихие наездники, все как есть на аргамаках, а сами бородатые, зенки черные сверкают. Налетели и угнали стадо вместе с ним, пастухом, и продали господину-сардару. Совсем недалече от Багдада это было. Сардар опять же гнул: прими басурманскую веру. А он, Дементий, по-прежнему: “Живот положу — отцам-дедам изменщиком не стану”. И опять его били, без пощады били, в дерьмо по горло закапывали, ногти рвали. Уж он совсем приготовился богу душу отдать, но, спасибо, нашлась в имении рабыня, из Грузии баба была, своя, крещеная. Она и пособила убечь.

Очутился Дементий в городе Багдаде. А город Багдад торговый, людный и очень даже пригожий город; поселенцы тамошние тоже ничего, с виду, правда, гордые, не подступись, но и гостеприимчивые, это так. Ну, в Багдаде случай свел беглеца с христианским священником. Приютил, приветил. Долго с ним думали-гадали, как, значит, домой, в Россию-матушку, вертаться. И присоветовал батюшка держать путь в Иерусалим. “Там, говорит, рядом море Средиземное, а в том море греческие корабли плавают, греческие же корабли в Одессу ходят”. Вот и потопал Дементий по горам, по долам. А в Иерусалиме попутал его нечистый спознаться с капитаном Хилдоном…

Лакей, передвигаясь неслышно, нагар со свечей снимал, служаночка в белом передничке лакомства господам подавала. Молодой баринок чай с ромом прихлебывал, капитан Гривс сигару курил и портвейн попивал, а барышни, “петербургские красавицы”, ни к чему не притрагивались. И, когда Дементий умолк, обе, комкая платочки, молвили:

— О, какая печальная история.

— М-м-м, — промычал капитан Гривс.

— О да, — согласился молодой Гривс.

Они о чем-то пошептались друг с другом и милостиво отпустили Дементия.

С того дня Цикулин зажил под крылышком “петербургских красавиц”. Помогать стал садовнику-индусу, подружились они, вместе двор прибирали, цветники поливали. А барышни, завидев Дементия, ласково говорили, чтоб он не грустил, подождал, а уж они непременно помогут ему уехать в отечество.