Георгий Кубанский - Мир приключений 1964

Встреча с Тересой преобразила, казалось, его. Все свои помыслы он посвящал тому новому, что в нем созревало.

Решение жениться па Тересе пришло не сразу — сначала надо было побороть что-то в себе самом, свыкнуться с этой мыслью; нужно было, кроме того, проверить, действительно ли Тереса именно та, без которой жить ему невозможно.

После долгих раздумий Олсуфьев в конце концов убедился, что только Тереса ему и нужна.

Он видел барьеры, которые придется брать: родня, офицерское общество, большой свет — все будут против его женитьбы на уличной плясунье, но он одолеет барьеры, убедит всех, что Тереса умнее и красивее Параши, дочери останкинского кузнеца, которую даже дворцовые круги признали достойной быть графиней Шереметьевой. Он добьется своего, но сколько времени и душевных сил придется на это потратить! Ему и на ум не приходило в ту пору, что можно уйти из привычного офицерского круга, что можно жить без наставлений тетушек или советов сановных дядюшек.

А тут вдруг сама судьба освободила его и от офицерской суетливой среды, и от тетушек, и дядюшек. Решение было принято: снять мундир, уехать за границу с Тересой.

Начались трудные дни. Дубельт извинился перед офицерами, дежурившими в тот злополучный вечер, и они взяли назад свои прошения об отставке. Один лишь Олсуфьев упорствовал. Командир полка вызывал его к себе, уговаривал, даже упрашивал; вмешалась родня. Олсуфьев стоял на своем: в отставку!

Тереса была в отчаянии: ей казалось, что скандал с рукописью отзовется в первую очередь на судьбе ее отца. Она не жаловалась Олсуфьеву, но ежедневно, встречая на пороге, смотрела на него таким скорбным взглядом, что сердце Олсуфьева сжималось болезненно.

И Олсуфьев поехал к тетушке Адлерберг, к “ханжихе”. Откуда только взялись у него слова! Почтительные, льстивые, слезливые — именно те слова, которые могли разжалобить тетку.

— Поедешь со мной в Лавру, отстоим службу, а там как бог надоумит.

Олсуфьев поехал в Лавру, отстоял службу, и бог надоумил ханжески настроенную тетку: она пригласила Дубельта на чашку чая.

Было воскресное утро. Марфа Кондратьевна с мужем отправилась к заутрене. Тереса сидела на скамейке и безучастно расчесывала волосы: проведет гребнем и задумается. Густые черные пряди, зачесанные на одну сторону, как бы клонили голову к плечу; казалось, Тереса к чему-то прислушивается.

Она ждала вестей, хороших вестей — неужели и эта попытка Олсуфьева закончится неудачей?

Вдруг дверь раскрылась рывком.

Тереса вскочила и… уронила гребень; руки ее словно сами собой сложились на груди в молитвенном жесте.

На пороге стоял младший Кальяри. Тонкий, гибкий, как шпага, хищный нос, свирепые, круглые глаза.

Но он не бросился на нее: стоял и, точно завороженный, смотрел на Тересу. Взгляд его постепенно теплел.

— Мадонна…

Вид ли молодого Кальяри, который из мстителя неожиданно превратился в товарища детских игр, или слово “мадонна”, в котором слышались и восхищение и призыв, — но перед глазами Тересы ожили пыльная улица, тележка на маленьких колесиках и она, стоящая в одной рубашонке на тележке и хворостинкой погоняющая тонконогого мальчишку.

— Джузеппе…

Тереса взяла его за руку и подвела к скамье. Он сел неуверенно, на краешек.

— Тереса… какая ты…

— А ты тоже…

— Но ты!..

— Мой отец…

— Я знаю, Тереса… Не убивайся… Я достаточно зарабатываю — пою в хоре. Денег хватит…

И Джузеппе стал бывать на Охте. Олсуфьев об этом не знал ничего: сначала Тереса не решилась рассказать ему про визиты товарища детских игр, боясь огорчить своего покровителя, а потом постеснялась сознаться, поняв, что Джузеппе становится для нее больше, чем другом детства. Это мучило. Чувство благодарности, признательности, даже преклонения перед Олсуфьевым она по неопытности приняла за любовь, но любить одновременно двоих Тереса считала тягчайшим грехом. Вот если она поборет зарождающееся чувство и Джузеппе станет опять только товарищем, она расскажет о нем благородному и верному Олсуфьеву.

День был хмурый. Тереса сидела у окна и с увлечением слушала Джузеппе. С минуты на минуту должен был появиться Олсуфьев, а Тереса не находила в себе сил сказать Джузеппе, чтобы он ушел.

Распахивается дверь, вбегает Марфа Кондратьевна:

— Финоциаро идет!

Тереса в смятении вскочила:

— Где он?!

Джузеппе, как был — в расшитой блестками безрукавке поверх белой рубашки, — выбежал на мороз.

Длинная улица в снегу. Из дымовых труб веером расстилается сизый дым. Укутанные пешеходы, неуклюжие, толстые, бредут цепочкой по тропинке, проложенной вдоль дощатых заборов.

По мостовой, еле волоча ноги, идет Финоциаро, сгибаясь под тяжестью шарманки. Впереди Финоциаро двигается тень — она похожа на разлапистую таксу, привязанную к ноге хозяина.

Джузеппе бежал, широко раскрыв руки.

Увидев врага, Финоциаро сбросил с плеча шарманку, схватил палку-подпорку и, занеся ее для удара, крикнул:

— Стой, собака!

Джузеппе подбежал к Финоциаро. От первого удара он сумел увернуться, но второй пришелся ему по голове.

— Дядя Фино! Погодите!

Финоциаро замахнулся опять, но Джузеппе изловчился и вырвал палку у него из рук.

— Разве можно, дядя Фино, так обращаться с шарманкой?!

Слова были произнесены с необычной для врага сердечностью. Этот тон озадачил Финоциаро, но еще больше ошеломило его, когда Джузеппе, взвалив себе на плечи шарманку, сказал по-родственному тепло:

— Вот и наша Тереса бежит.

Тереса была в тулупе и валенках: Марфа Кондратьевна заставила ее одеться. Бежала она с трудом. Добежала, бросилась к отцу, хотела обнять, но Финоциаро, схватив ее за плечи, отодвинул от себя и строго спросил:

— Ты… и Кальяри?!

— Отец! Я вам все расскажу…

— Синьор Никол знает?

— Идемте, отец. Джузеппе холодно.

— Дядя Фино, идемте. Дома поговорим.

Финоциаро рванул к себе шарманку:

— Отдай! И уходи прочь! Кальяри не войдет в мой дом!

Беспомощным взглядом больного ребенка посмотрел Джузеппе на Тересу, и в ее глазах он прочел мольбу: “Уходи!”

Джузеппе не снял с плеч шарманку: он донес ее до порога дома Финоциаро, поставил на землю и удалился.

Беда пришла оттуда, откуда трудно было ее ждать. Когда Олсуфьев явился к тетушке, чтобы поблагодарить за освобождение Финоциаро, она посоветовала ему:

— Будь осторожен, Ника. Граф Дубельт говорил мне, что шарманщик этот — чистый разбойник и горло перегрызет всякому, кто на девку его покусится.

— Я на этой девке женюсь! — запальчиво ответил Олсуфьев.

— Ты?! На уличной плясунье?!

— Да! Женюсь на плясунье, да! — подтвердил он зло.