Виталий Бабенко - НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 30

И явное нарушение краеугольного в науке «правила «Оккама»! нельзя принимать маловероятное допущение, когда есть простое.

Жестом велев девочке поостеречься, Горин сделал несколько крадущихся шагов. Все, увы, очень просто и паскудно в этой своей простоте. Испакощенные места, какое бы солнце ни светило над ними, неизбежно становятся особой экологической нишей и райским прибежищем не одного лишь бурьяна: сюда могли, даже обязаны были стечься какие-то редкие, потому, очевидно, еще незамеченные и, не исключено, зловредные твари…

Вольно или невольно поступаясь достигнутым, на миллиметр снижая культуру своей деятельности, мы сами скликаем их к своему порогу. И тем настойчивей, чем колоссальней наша мощь. Техника все одинаково возводит в степень — и хорошее и дурное, и достижение и просчет.

Как ни внимательно смотрел теперь Горин, он едва не прошел мимо «проволоки». Она (быть может, «оно»?) едва различалась в тени густого бурьяна. Лишь смутное ощущение чего-то живого в этом свернувшемся клубке, ощущение скорей инстинктивное, чем рассудочное, оспаривало мысль, что глаз видит лишь свив какого-нибудь псевдонерва, а то и вовсе моток тонкого кабеля. В неясности этого сплетения воображение одинаково спешило различить и неотчетливый узор змеиной шкуры, и столь же сомнительный знак заводской маркировки.

Существо? Мутант? Проволока? Горин нагнулся, чтобы разглядеть.

— Нельзя так, лицо!..

Все произошло в одно мгновение. Девочка вскрикнула, кинулась, чтобы удержать, остеречь, и тут темное кольцо «проволоки» взвилось пружиной. Горин отпрянул, хотел заслониться и заслонить, но было поздно: меж ним и метнувшейся в лицо змейкой оказалась рука девочки.

Горин стремительно подхватил ее, падающую, побелевшую, не видя ничего, кроме точечной ранки, ринулся к поселку, твердя, что это не яд, не может быть ядом, а только шок, мчался к домам, словно вслед рушилось небо. Так, в сущности, оно и было. «Да когда же, когда же кончится это!» — кричал в нем ужас, и он сам не знал, к чему это относится — к кажущейся бесконечности бега или к чему-то еще.

Каждое утро в окно ко мне стучится нечто.

Здесь очень богатая фауна, я до сих пор не пойму, что именно летает, а что ползает. Живность мелкая и для меня безобидная — жуют трубчатые мхи и время от времени — Друг друга.

Нечто у моего окна — желтый пушистый шар с клювом. У излучины реки я недавно обнаружил лежбище этих шаров. Они закапывались в песок, ворочались, елозя клювом по песку. Большие цыплята, размером с мяч. То ли прыгают, то ли летают. Крыльев и ног не заметил, впрочем, не приглядывался. Биологические исследования не входят в мои обязанности.

У меня нет обязанностей.

Сегодня триста шестьдесят пятый день моего пребывания на Багряной. Дни недели несущественны, захочу, и будет вечный понедельник. Время года здесь одно — лето. Не слишком жаркое, не очень сухое, но пето, только лето… Оранжевые восходы, фиолетовые закаты, и все оттенки красного — днем.

Заурядная кислородная планета, таких в Рубрикаторе сотни. Четвертая в системе красного гиганта. Два материка. Орбитальных ретрансляторов — два. Информационных буев — двадцать четыре. Людей — один,

Год назад и, может, в этот самый час я стоял на балконе высоко, и прохладный ветер тянул с севера долгое: у-у-у… Будь я волком, го затянул бы в полнолуние ветру вслед: у-у-у…

Но тогда, как и сейчас, был день. Там, на Земле, в своей квартире, я вспоминал, перетряхивал память, высчитывал ошибки, действительные или мнимые, взращивал на хорошо унавоженной почве сомнений дерево вариантов каждого поступка и гадал, который из них ключевой… И тут замигал наружный вызов. Я отключил сигнал, но через минуту он снова замигал. Это могла быть Лиза, но именно ее я не хотел сейчас видеть. И трижды именно, если это кто-либо из Десятки. Кончилась Десятка, кончился Учитель, попросим учителя Шамиссо отчитаться о своей деятельности,

Сигнал непрерывно мигал, из-за двери усердно прорывались ко мне. Может, по делу?.. Хотя какие могут быть дела у бывшего учителя! Скорее всего нашлась соболезнующая душа…

Снова сигнал. Пусть мне будет хуже, решил я, и разблокировал вход.

— Итак, это вы! — сказал вместо приветствия высокий мужчина с длинными висячими усами. — А я — Клецанда из Общественного контроля. Вы не будете возражать, если мы займемся вашим делом! Разумеется, найдем хорошего протектора… Вы меня слышите?

Я его слышал. Для начала совсем неплохо, вот уже энтузиасты из ОК проявляют заботу. Ненавязчиво и скромно.

— Если вам трудно решить сейчас, мы свяжемся позже, — продолжал Клецанда. Он посмотрел на меня и поднялся с места. — Я хотел бы пригласить наших экспертов, ваше дело будет прекрасным казусом для дискуссии… может, и всеобщей,

Только этого мне не хватало! Молодцов из ОК далеко занесло.

— Не могу принять вашей заботы, — ответил я гостю и тоже встал, давая понять, что разговор окончен, — тем более что сейчас, приношу извинения, не могу пригласить кого-либо к себе.

Вчера я еще не мог вообразить, что буду в состоянии грубо оборвать человека, не закончившего разговор. Но Клецанда вместо того, чтобы холодно откланяться, только улыбнулся и после секундной заминки сказал:

— В таком случае я приглашаю вас к нам. Приношу извинения…

Он поднял руку и разжал ладонь. Небольшой граненый хрустальный шарик завертелся перед моими глазами. Я удивился, но тут же сообразил, что это компактный гипнарк. И вдруг он превратился в голубую ослепительную звезду…

Очнулся я в помещении с выключенным окном. Связь не работала. Выход заблокирован. Ноги ватные и стены расплываются, как после процедурного сна. Минут через десять я пришел в норму. Я не знал, где нахожусь, но при любых обстоятельствах собирался выбраться отсюда как можно скорее. И выяснить, кто и по какой причине меня изолировал. Что еще скажет Совет Попечителей, узнав о насилии над бывшим учителем? Ничего, я пока держусь. А вот что сейчас творится с Мурадом?..

Шестьдесят два года — почти старость, А полвека назад мой учитель назвал меня Вторым. Он долго колебался, и если бы не заболел Виктор… Добрый Учитель, ему казалось, что мне не хватает уверенности. Все-таки он назвал меня. А Первым, и без оговорок, шел Леон, краса и гордость Десятки. Он попал в одну из австралийских школ, встречались мы только во время каникулярных сборов. После выпуска своей Десятки он ушел к освоенцам и, кажется, участвовал в четвертом десанте на Горизонт. В Наставниках он не остался.

Какое это было время! После многолетних экспериментов на Марсе был сооружен и, наконец-то, задействован экваториальный фазоинвертор. Дальний космос стал Ближним. И такое началось. Я даже забыл, что являюсь вторым, и очень удивился, когда меня сняли с рейса и вызвали в управление.