Джо Хилл - Произраки двадцатого века

Скорость у меня была одна, и я назвал бы ее величавой. Я двигался, как колесная платформа на параде. Чтобы скользнуть вперед, достаточно было посмотреть вперед — меня тут же подхватывал некий мощный, но невидимый поток газа, этакий метеоризм богов.

Поначалу возникли проблемы с поворотами, но в конце концов я научился менять направление, действуя, как гребцы на каноэ. Плывя через комнату, я вытягивал одну руку в сторону, а другую прижимал к телу. И без усилия заходил на вираж вправо или влево, в зависимости от того, какое метафорическое весло опускал в воду. Как только я понял этот механизм, маневрирование стало восхитительным и легким делом: на повороте я как будто прибавлял газу, и это неожиданное ускорение порождало внизу живота приятную щекотку.

Вверх я поднимался, откидываясь назад, как в глубоком кресле. Попробовав этот прием в первый раз, я взмыл вверх слишком быстро и стукнулся головой о медную трубу — достаточно сильно, чтобы перед глазами завертелись созвездия черных точек. Но я лишь рассмеялся и потер гудящую шишку в центре лба.

Остановился я только в полдень, в полном изнеможении. Я лег на постель. Мышцы живота беспомощно подергивались от нагрузки, которую им пришлось вынести, удерживая колени в нужном положении. Я забыл поесть и теперь чувствовал слабость и пустоту в голове от низкого уровня сахара в крови. Но даже лежа в медленно нагревающемся коконе простыней, я все еще парил. Я закрыл глаза и унесся в безграничные просторы сна.

Уже ближе к вечеру я снял плащ и поднялся наверх сделать себе сэндвичи с беконом. Зазвонил телефон, и я автоматически снял трубку. Это был мой брат.

— Мама говорит, что ты не помогаешь ей, — сказал он.

— Привет, спасибо, все в порядке. А ты как?

— А еще она говорит, что ты целыми днями сидишь внизу и смотришь телевизор.

— Не целыми, — возразил я. Прозвучало это, к моему неудовольствию, как оправдание. — Раз ты так за нее волнуешься, почему сам не приедешь и не поиграешь в плотника и каменщика?

— Если готовишься стать врачом, нельзя просто взять и приехать. Я даже в туалет должен отпрашиваться заблаговременно. На прошлой неделе, например, я провел в отделении скорой помощи десять часов. Надо было уйти, но поступила женщина с вагинальным кровотечением… — Здесь я хихикнул, и моя реакция была встречена неодобрительным молчанием Потом Ник продолжил: — Короче, пришлось задержаться еще на час и убедиться, что с ней все в порядке. Я бы хотел, чтобы и у тебя появилось в жизни какое-то дело. Оно подняло бы тебя над твоим маленьким мирком.

— В моей жизни есть дело.

— Какое? Например, что ты делал сегодня?

— Сегодня… Сегодня необычный день. Я не спал всю. ночь. Я… как бы это сказать… я парил то туда, то сюда. — Я ничего не мог с собой поделать и снова захихикал.

Он помолчал. Потом сказал:

— А если начнется свободное падение, поймешь ли ты, что с тобой происходит, а, Эрик?

Я соскользнул с края крыши, как пловец соскальзывает в воду с края бассейна. Желудок свело, по черепу побежали обжигающе-ледяные мурашки, тело сжалось, ожидая невесомости свободного падения. Вот чем все закончится, подумал я. И вдруг мне пришло в голову, что та ночь, то парение в полуподвале было иллюзией, шизофренической фантазией, а теперь я упаду и разобьюсь, и гравитация еще раз докажет свою реальность. Но вместо этого я нырнул, а потом поднялся. У меня за плечами развевался мой детский плащ.

Дожидаясь, пока мать уляжется спать, я раскрасил себе лицо. Для этого я стащил у нее тюбик помады и в своей ванной нарисовал на лице жирную красную маску — пару соединенных петель вокруг глаз. Я не хотел бы, чтобы меня заметили парящим в небе. Если это случится, красные круги отвлекут потенциальных свидетелей от остальных моих черт. Кроме того, раскрашивать лицо было приятно; меня странно возбудило ощущение твердого и гладкого цилиндра губной помады, скользящего по коже. Закончив, я постоял перед зеркалом, любуясь собой. Красная маска понравилась мне. Очень простая, она изменила мою внешность до неузнаваемости. Мне было любопытно, что за новый человек смотрит на меня из зеркала. Чего он хочет. Что он может.

Когда мать закрылась в своей спальне, я прокрался наверх, пролез сквозь дыру в стене моей бывшей комнаты, где раньше было мансардное окошко, и выбрался на крышу. Нескольких черных прямоугольников кровли не хватало, другие истрепались и хлопали на ветру. Вот еще одна статья экономии: мать починит кровлю сама и сбережет несколько грошей. Правда, есть риск поскользнуться, упасть и сломать себе шею. Что угодно может случиться здесь, где мир касается неба. Никто не знал этого лучше, чем я.

Холод обжигал щеки, руки немели. Я долго растирал и мял пальцы, собираясь с духом, чтобы превозмочь сотни тысяч лет эволюции. Они вопили мне в лицо, что я умру, если оторвусь от крыши. Но я оторвался от крыши и повис в ясном морозном воздухе в тридцати футах над газоном.

Наверное, вы думаете, что меня переполнял восторг, что я завопил от безудержной радости полета? Ничего подобного. Мои ощущения были гораздо тоньше. Мой пульс участился. На минуту я забыл о дыхании. А потом на меня снизошел покой — как штиль на море. Я полностью ушел в себя, стал балансировать на верхушке воображаемого пузыря. (Это сравнение может создать ложное впечатление, будто я чувствовал под собой некую опору. Нет, никакой опоры не было, и именно поэтому мне приходилось переносить центр тяжести в поисках равновесия.) Инстинктивно, а также и по привычке ноги я держал поджатыми к груди, а руки расставил в стороны.

Лунный серп был узок, в первой четверти, но достаточно ярок, чтобы разбросать по земле темные тени с резкими краями. Заиндевелые дворы в сорока ярдах подо мной блестели так, словно каждая травинка покрыта хромом.

Я скользил вперед. Я выписывал петли вокруг безлистных крон красного клена. Сухой вяз давно исчез с нашего двора: лет восемь назад сильная буря переломила его надвое. Верхняя часть упала на дом, и одна длинная ветка разбила стекло в моей комнате. Должно быть, старое дерево все еще желало меня убить.

Было холодно, и чем выше я поднимался, тем ниже падала температура. Меня это не беспокоило. Я хотел вознестись выше всех.

Наш город стоял на склонах долины — грубая темная чаша, расцвеченная огоньками. Слева вдруг раздался заунывный крик, и сердце чуть не выпрыгнуло у меня из груди. Я оглядел чернильные небеса и увидел дикого гуся с черной головой и шеей поразительного изумрудного цвета. Он бил крыльями и с любопытством поглядывал на меня. Однако я заинтересовал его ненадолго; вскоре он нырнул, развернулся к югу и пропал.

Поначалу я летел, не думая о направлении. Меня заставляла нервничать мысль о том, что я не смогу спуститься с высоты восемьсот футов и упаду. И все же, когда пальцы мои перестали гнуться, а лицо потеряло чувствительность, мне пришлось поэкспериментировать. Я осторожно наклонился вперед, и земля стала приближаться — у меня получился тот плавный спуск, что я часами отрабатывал в своем полуподвале.