Дмитрий Самохин - И однажды они исчезнут

Видя замешательство друга, Козырев продолжил.

– Конечно, отрицать не буду. Твоя помощь оказалась неоценима. Никто из допрашиваемых очевидцев первого исчезновения дома, и второго не вспомнил художника. Его даже никто и не заметил. Да и ты до этого ни разу о нем не упоминал. Поэтому я оказался прав, что взял тебя. Но дело в другом. Я не совсем работаю на Безопасность.

– В смысле? – растерялся Калядин.

– Я работаю на специальный отдел ФСБ, занимающийся, как бы тебе это сказать понятнее, аномальными явлениями, и подчиняющийся непосредственно президенту РФ.

– Не понял. – ошарашено взглянул на друга Калядин. – Это ты мне сказать пытаешься, что ты типа Х-файл долбанный. Секретные материалы. Типа того?

– Именно. Типа того. – усмехнулся Козырев. – У нас маленький отдел. Вернее всего два в Москве и Питере. Но мы держим всю страну под наблюдением. Так что художник как раз по нашему ведомству проходит.

– Зачем ты мне это рассказываешь? – насторожился Калядин, предчувствуя вербовку.

– Курить будешь?

– Нет.

– А я с твоего позволения.

Козырев разгреб бумаги на столе и отыскал пачку сигарет. Выбил целую, засунул в рот и прикурил от дешевой китайской зажигалки.

– Я понимаю, каким бредом звучат мои слова, но ты сам все видел. Дома у тебя на глазах таяли.

Козырев затянулся, закашлялся и задышал едким табачным дымом.

– Аномалии? Что ты имеешь в виду? – уточнил Калядин.

– Пришельцы, призраки, всякая нечисть, да мало ли. Поверь, все это существует, а мы разгребаем. Но дело то не в этом, я хочу предложить тебе работу.

Предложение прозвучало.

– Зачем я тебе? Мы вернулись к этому вопросу. Я не чувствую себя такой глобальной персоной, чтобы само ФСБ, а тем более секретный отдел делал мне предложения подобного рода. Кстати, Козырь, а это как предложение, от которого невозможно отказаться?

Козырев усмехнулся и закрыл глаза.

– А что если я скажу тебе, что ты притягиваешь к себе аномалии? Ты не боишься их и воспринимаешь, как должное.

– Чушь!

– Однако! Это так. Мы давно присматриваемся к тебе. Я идею отделу подбросил. Давно заметил за тобой особенность. Ты все время оказываешься в нужное время в нужном месте. Почему первый дом исчез у тебя на глазах?

– Совпадение. – твердо сказал Калядин.

– Ха. Такие совпадения исключены. Ну, допустим, а 98? 99? 2000 года?

Калядин поморщился. Он понимал, о чем говорит Козырев, но отказывался в это верить, да и вспоминать не хотел.

– И что теперь?

– Я предложил тебе работу.

– У меня уже есть работа.

– Это значит, нет?

– Это значит, мне нужно время. Подумать. Кстати, и в качестве кого я буду работать в ФСБ? – усмехнулся Калядин.

– Скажем так полевого аналитика. – ответил Козырев.

В кабинет постучали. Дверь открылась и заглянула лохматая голова.

– Задержанный готов для допроса.

– Пойдем, что ли послушаем? – спросил Козырев.

В комнате для допросов стоял стол, типичный, словно взятый из числа декораций к штатному голливудскому боевику, голые стены зеленого цвета, дверь с решетками и решетки на окнах, на подоконники два горшка с землей, цветов не наблюдалось. За столом с одной стороны сидел задержанный художник – высокий нескладный человек неопределенного возраста, седые длинные волосы, стянутые в косу, и молодое незапоминающееся лицо – обыденное, блеклое. Тусклые глаза, усталое выражение, сложенные замком на коленях покорно руки. Напротив него двое энергичных молодых людей в штатском изучали рисунки, оказавшиеся у художника в этюднике при задержании.

Когда Козырев и Калядин вошли в комнату, молодые поднялись и вытянулись по струнке.

– Ребят, оставьте нас, мы сами поговорим с живописцем. – попросил Козырев.

Молодые помялись в нерешительности, но ослушаться просьбы не посмели.

Козырев занял один стул. Калядин сел рядом и взял в руки рисунки.

Несколько листов плотной бумаги, на которых продолжали жить исчезнувшие из реальной жизни дома. В одном из них Калядин узнал шестиэтажку, соседствовавшую некогда с его домом. Художник написал дом с такой достоверностью, что Калядин с трудом удержал себя от крестного знамени. Ему показалось, что дом на бумаге живой. Светились окна, в квартирах ходили люди, слышались голоса, смех, на четвертом этаже приоткрылась форточка, высунулся мужик и раскурил сигарету. Калядин зажмурился и потер ладонями лицо, чтобы избавиться от наваждения.

– Что с тобой? – участливо спросил Козырев.

– Нет. Ничего. Все. В порядке. – отмахнулся Калядин.

Остальные рисунки его заинтересовали мало. Числом их было порядка дюжины. В основном загородные дома – чьи-то дачи, деревенские избушки, просевшие в землю пятистенки. Мало примечательное зрелище. Таких пейзажей по всей средне-русской полосе и не счесть. Целые районы мертвых деревень стоят – иди и рисуй, никто и не вспомнит.

– Так, – протяжно сказал Козырев, беря в руки протоколы допроса. – Афанасий Артемьевич Шубин, правильно да?

Художник кивнул, не поднимая глаз.

– Расскажите нам, Афанасий Артемьевич, как же вы до такой жизни то дошли. Ведь никогда в биографии ничего чужого не брали. Послужной список чист. А тут хищение в особо крупных размерах. Давно такого я не видел. И ведь всю сумму вами похищенного сейчас целый бухгалтерский отдел пытается вывести. Это ведь почитайте целый жилой дом! Стоимость по сегодняшним ценам высокая, прямо скажу, заоблачная. К нему квартиры с содержимым прилагаются. Вот тут конечно вам везет. Выяснить ущерб личному имуществу жильцов не представляется возможным, за отсутствием последних. Но у нас есть двести двенадцать заявлений от родственников жильцов, проживавших в исчезнувшем доме. Они требуют найти пропавших. А это уже что? Похищение людей, насильное ограничение свободы, да и возможно убийство. В доме проживало одна тысяча восемьсот тридцать два человека. Все исчезли. Возможно, мертвы. Получается, одна тысяча восемьсот тридцать два умышленных убийства. У вас тут на тысячу пожизненных сроков тянет. Я, наверное, не ошибусь, если назову вас одним из самых кровавых серийных убийств в истории человечества. Конечно, по сравнению с Гитлером да Сталиным, вы просто младенец, но кто знает, до чего бы доросли, если бы мы вас вовремя не поймали.

Калядин во время проникновенной речи друга продолжал вертеть в руках рисунки задержанного Шубина. На последнем он увидел сгоревший дом возле Парка Победы. Рисунок начинался сверху.

«Странная манера рисовать, с последнего этажа. – подумал Калядин, – Значит, он знал, что происходит с его моделями»

– Это мой ДАР, и мое ПРОКЛЯТИЕ, – произнес неожиданно Шубин, не поднимая головы.

Хриплый надсадный голос «a la Макаферти» не вязался с внешностью художника.