Селия Фридман - Восход черного солнца

И еще то, что описывала Хессет там, в своем селении. "Сияние, говорила она, - небо светилось месяцами. И гремел гром, такой, что и говорить было невозможно".

Вот что это такое. Вот что за грозы это были. Не было там никакого света. Это энергия; связанная энергия.

"Боже мой, вот оно что..."

- Расскажи им, что нам нужно, - приказал он, пытаясь придать голосу твердость. Этому народу следует демонстрировать силу, от этого так много зависит. - Спроси его, может ли он помочь нам.

"Избыток энергии, вот что там горит. Но откуда избыток? Землетрясений здесь не бывает. А земные потоки очень слабые..."

Так трудно было собраться с мыслями, когда власть меча Охотника еще леденила мозг. Несмотря на это, он чувствовал, что у него в руках недостающий элемент головоломки. Последний. Только надо понять, куда, в какое место общей картины его пристроить. И они узнают, куда можно ударить...

"Таррант должен был понять это. - Но тут же он хмуро поправил себя: Таррант может понять".

- Он отведет нас. - Хессет наконец закончила переговоры. - В... "место-нет", так он сказал.

- Запретная зона? - предположила Сиани.

- Не знаю. То, что он говорит... в нашем языке нет таких понятий.

- Можем мы подобраться оттуда к Дому Гроз? - спросил Дэмьен. - К туннелям под ним? Больше ничего не нужно.

- Он говорит... это место смерти. Проходы под Домом Гроз наполнены смертью. Там место... "место-нет". - Она мотнула головой. - Прости.

- Табу, - догадался Дэмьен. - Как любое место, где поселились демоны. Он посмотрел на утыканного. - Скажи ему, что мы согласны. Скажи, чего мы хотим. Что нам нужно.

Он вгляделся в грязную стену за спиной Потерянных, в устье туннеля, который ждал их. Где-то на другом его конце был их враг. Тот, кто напал на Сиани. И - почти наверняка - на Тарранта.

- Вот он, вход, - тихо промолвил он.

39

Над восточными равнинами бушевал зимний ветер, с воем и свистом бросался на все и вся, слепил, засыпал снегом. Он нес с собой арктический холод и влагу, которые впитал, пронесшись над Триозерьем и Змеей, и ледяная сырость его пронизывала до костей. При таком ветре всякая тварь прячется в укрытия, пережидая ненастье, и почти все обитатели восточного Лема так и сделали. Местные ракхи позалезали в палатки, тесно скучились вокруг костров и выжидали, пока кончится шторм. Звери забрались в пещеры и норы и улеглись там, их потихоньку баюкало завывание ветра, и сладкая дрема - предвестие зимней спячки - затмевала сознание. Даже зимние хищники вынуждены были искать убежище и в тесноте потаенных укрытий без конца сновали из угла в угол, с нетерпением ожидая, пока стихнет ветер и они смогут выбраться наружу и по свежим следам на гладком снегу побегут за добычей.

Но сейчас надо было прятаться, и это понимали все жители Лема. Все, кроме троих.

Они двигались как люди, хотя тела их были телами ракхене. Противоестественное сочетание, как будто в них вселился чуждый дух. Их покрывал мех, они кутались в накидки, но ветер, что несся над голой землей, пронизывал толстую ткань, как если б ее вовсе не было. И под жидким мехом тепло живой плоти уже оледенила смертельная белизна. Сначала то, что было снаружи: пальцы на руках и ногах, потом - носы, губы, щеки... ледяное дыхание первой зимней бури врывалось в их рты, и влага, выходящая из легких вместе с воздухом, смерзалась на губах.

Их ноги погружались в сугробы до колен, а они даже не знали, зачем идут. Их вело вперед, их тащила сила, которой они не могли постичь и которой не могли сопротивляться. Она отобрала у них память, эта чуждая сила, она подменила их сознание. Теперь в из разумах мелькали странные картинки и невнятные слова; там звучали чужие имена и помнились чужие селения, и жажда, и голод, и все чужие чувства были столь сильны, что их собственные казались лишь тенями на задворках сознания. Тенями, что стирались по мере того, как день сменялся ночью, и снова день, и снова бесконечный путь, а впереди - недостижимая цель, да и существовала ли она вообще?..

Внезапный порыв ветра. Один из путников упал. Это была женщина, самая младшая из троих, только-только достигшая совершеннолетия. Измученная, обессиленная, она лежала на снегу, кожа на обмороженном лице потрескалась, и кровь сочилась из ран. Дыхание ее с трудом вырывалось наружу, вот-вот собираясь прерваться.

Двое тупо смотрели на нее. Это были ее отец и сестра, кровная ее родня... но они только смотрели, и в их глазах не шевельнулось ни тени родственного чувства. Ни тени сопротивления той силе, что столь бессмысленно тащила их на север.

На минуту воцарилась тишина. Тишина в них и вокруг них; драгоценное мгновение небытия, когда утихает чуждый зов и в опустелом мозгу ни единой мысли; единственный миг за все их кошмарное странствие, когда на измученные души нисходит мир.

Но вот опять зазвучал шепот. И вновь покорились тела и души.

"Достаточно двоих, - шептал голос. - Вперед. Оставьте ее умирать".

Женщина, поколебавшись, отвернулась. Мужчина чуть дольше смотрел на свою дочь. Что-то скользнуло по краю его сознания, память памяти, тень родства... и пропало, смытое волной чужих образов. Человеческих образов. Какое-то мгновение он пытался бороться с ними, но сила, овладевшая им, оказалась сильнее - и он уступил, и память умерла.

Еле-еле он двинулся в путь. И все также медленно они пошли вдвоем, утопая по колено в сугробах. Вдвоем. Но двоих достаточно. Так говорила сила, связывавшая их.

А позади них, в неглубокой могиле из снега и льда, подделка - их родная кровь - испустила последний вздох.

40

Они отпустили на волю лошадь и ксанди. Вряд ли удалось бы затащить их под землю, а поблизости не было надежного убежища, где животные могли бы подождать, пока они не вернутся. Если они вернутся. Так что животных отпустили. Ксанди были рождены дикими и могли легко одичать вновь. Что до лесного коня... Дэмьен подумывал убить его, чтобы избавить от более жестокой смерти от холода или голода. Но лошадь столько времени провела рядом с ксанди, что, когда их освободили, она поскакала вслед за ними, как будто считала себя одной из них. "Ну и ладно, - подумал Дэмьен. - Это, в конце концов, животное Охотника, а уж он-то наверняка научил его защищаться".

Другой проблемой был меч. Нет, его-то надлежало взять с собой, тут споров не было. Но даже завернутый во многочисленные одеяла, он прямо-таки излучал власть, и ее зловещий ореол был столь мощен, что Дэмьен сомневался, сможет ли он вообще нести его. От самой мысли о том, чтобы прикоснуться к заговоренной стали, кровь его стыла в жилах и в памяти оживал голос - и лицо, - которые Дэмьен, будь его воля, постарался бы поскорей забыть.

"Он верен себе. Даже смерть его действует нам во зло. - И хмуро поправился: - Или его пленение".