Хуан Мирамар - Секретный сотрудник

– А вот у вас, Генрих, – спросила вдруг Кузница Ира Калинкина, одарив его взглядом своих серых огромных или, по выражению Константинова, «патологически непропорциональных» глаз, – а у вас, на театре военных действий, эти перерождения должны ведь часто происходить.

– В нашем театре, – усмехнулся Кузниц, – пьесы все больше скучные: сидим в штабе, бумажки пишем, в окно смотрим на море – там, правда, иногда что-то взрывается или стреляют, но это по большей части арабы рыбу бьют, – он достал сигареты и вопросительно посмотрел на Константинова.

– Пошли, – сказал Константинов и встал.

Кузниц поднялся с пола, пристроил на книжной полке свою тарелку и рюмку и неожиданно для себя продолжил:

– Был, правда, один случай, довольно забавный. Двое «правоверных» как-то пробрались мимо часовых – днем, с «мухой» (это гранатомет пехотный) – и хотели пальнуть по штабу и, говорят, переродились вместе с гранатометом.

– Во что? – поинтересовался Вольф Шварц.

Кузниц усмехнулся:

– «Муха» превратилась, говорят, в катапульту древнюю, вроде той, что Архимед изобрел, а воины аллаха исчезли, а вместо них патруль подобрал двух дикарей – в одних набедренных повязках, ни одного языка не знают, всего боятся. Их в Англию отправили – изучать будут.

– Избирательно боженька помогает, – сказал Дорошенко, – похоже, он на стороне коалиции. Ведь не ядерные же гранаты были у этих правоверных.

– Говорят, гранаты заразой какой-то начинены были, чумой что ли, – сказал Кузниц, – а насчет избирательности ты не прав – в коалиции много чего переродилось.

– Ты идешь? – крикнул Константинов от входных дверей.

– Иду, иду, – ответил Кузниц и пошел к дверям. У дверей пришлось выдержать борьбу с котом, который рвался на лестничную площадку, но выпускать его было строжайшим образом запрещено хозяйкой.

На лестничной площадке Константинов курил, прислонившись к перилам. Кузниц стал рядом с ним, прикурил свою сигарету и спросил:

– Что это за притчу ты рассказал народу? Сам придумал?

– Куда мне, – Константинов стряхнул пепел в закрепленную на перилах консервную банку, – это басня Эзопа.

– Надо же…, – сказал Кузниц, – я забыл как-то за этими вояжами, что ты у нас эрудит, как этот…

– Как кто? – поинтересовался Константинов.

– Ну, этот, как его? Забыл, в общем, – признался Кузниц. – Впрочем, я человек военный, бесхитростный и малограмотный – мне простительно. Все время в разъездах, опять же – свое имя можно забыть.

– Путешествуешь ты и правда много, – сказал Константинов, – как Пржевальский.

– Нет, – возразил Кузниц, – на Пржевальского я не тяну.

– Ну, тогда как лошадь Пржевальского, – сказал Константинов.

– Как лошадь, пожалуй, да, – согласился Кузниц, и они замолчали.

– А почему ты теперь не через Стамбул летать будешь? – помолчав, спросил Константинов.

– Опасно стало в Стамбуле, – ответил Кузниц, – местные мусульмане шалят: то гостиницу взорвут с иностранцами, то зарежут какого-нибудь неверного на базаре. Вот командование и решило, что на Крите будет спокойнее – греки ж союзники все-таки.

– А турки разве нет? – удивился Константинов. – Турция же член НАТО, насколько я знаю.

– Турция сохраняет нейтралитет, как Украина. Аэродромы только свои предоставила американцам.

Они опять замолчали. Константинов докурил сигарету, бросил окурок в банку и направился было назад в квартиру Шварца, но вдруг повернулся к Кузницу, который тоже потушил сигарету и собирался идти за ним, и спросил:

– А как там вообще в «стране пребывания», страшно?

– Страшно, – Кузниц помолчал, – особенно ночью. Ты только Ингу не пугай. – Он опять немного помолчал и добавил: – Местное население ведь, в сущности, арабы, хотя и христиане, и многие сочувствуют «правоверным», проводят их диверсантов. Недавно одного штабного зарезали, майора одного – к бабе ночью пошел, и зарезали – нашли утром. Лежишь ночью в гостинице и прислушиваешься – шаги какие-то в коридоре тихие, трещит что-то, – он засмеялся, – а как-то Ариель среди ночи ко мне в номер прибежал. В трусах, весь трясется, пистолетом размахивает, шепчет, что у него в номере кто-то есть. Ну, уговорил он меня, вооружились, пошли, а это летучая мышь оказалась.

– У вас и оружие есть? – спросил Константинов.

– Есть. Пистолеты выдали, – ответил Кузниц, – я свой в тумбочке держу от греха подальше, а Ариель под подушку кладет – застрелится когда-нибудь.

Они вернулись как раз к горячему и новым слухам. На горячее были купаты, приготовленные хозяином тоже по особому рецепту. А новые слухи принес, как всегда, Ефим. Слухи были такие, что и про горячее забыли, правда, ненадолго, и сводились эти слухи к тому, что будто бы на месте перерождения оружия появляются какие-то странные люди и странное у них все: и внешность, и одежда, и поведение.

– Как они сюда попали, эти люди не помнят, – рассказывал Ефим, – и сначала, когда перерождения происходили во всяких диких и отдаленных местах, на людей, появляющихся на месте перерождения, внимания не обращали, и только недавно они произвели настоящую сенсацию в Англии. Случилось это не где-нибудь, а в Оксфорде. Там один сумасшедший то ли физик, то ли химик, страшно возмущенный современными нравами и особенно однополыми браками, раздобыл или сделал маленькую атомную бомбу.

– Постой! Как это раздобыл или сделал? – возмутился Дорошенко. – Ты знаешь, сколько надо всего, чтобы сделать такую бомбу?! Заводы должны были на него работать или большие лаборатории, это я тебе как физик говорю.

– Ну, раздобыл, наверно, не знаю, – сказал Ефим, – не это важно.

– Как это не важно?! – не успокаивался Дорошенко.

– Успокойся, Вадик, дай рассказать человеку, сделал, раздобыл – какая разница, – урезонила Дорошенко его жена Лена – художница и человек романтический. – Ты все горячим интересовался – вот ешь и дай людям послушать.

Дорошенко махнул рукой и занялся купатами, а Ефим продолжал:

– Ну вот, стал он угрожать этой бомбой и требовать смертной казни для гомосексуалистов. Полиция окружила его дом в Оксфорде, начала эвакуацию города, но вмешалось провидение – и бомба переродилась. Этого физика-химика арестовали, но в его доме неожиданно оказались еще двое. Сначала их тоже повязали как соучастников, но потом выяснилось, что зря, и тут начинается самое интересное. – Ефим замолчал и занялся купатами, опередив кота, который тоже на них нацелился.

Все терпеливо ждали продолжения, но оно последовало, только когда Ира забрала своего любимца и посадила к себе на колени.

– Так вот, – сказал, наконец, Ефим, – один из них оказался профессором Оксфордского университета, а второй – его студентом. Но не это интересно, а интересно то, что они рассказали. Они утверждали, что сейчас 1912 год – студент говорил, что он поступил в 1910-м, а профессор все просил позвать ректора, господина, скажем, X, и выяснилось, что этот самый X действительно был ректором Оксфордского университета с 1909-го по 1913 год и что он умер в 1914-м. Одежда на этих людях тоже была из того времени: и материал, и покрой. Многое в современной жизни их удивляло и пугало. Потом похожие случаи произошли в Америке – там на месте перерождения появился сначала какой-то дремучий ковбой из первых поселенцев, а потом – несколько индейцев из племени сиу в боевой раскраске. Сначала военные пытались замять это дело, а сейчас об этом уже все знают и называют этих людей «lost» – потерянные.