Олег Овчинников - Арахно. В коконе смерти

– Знаю, знаю, – Толик спешил блеснуть эрудицией. – Класс паукообразных. Длина до 7,5 сантиметров. Ночные хищники, обитают главным образом в тропиках, питаются насекомыми. Для человека безвредны. В России представлены единственным видом – телифон амурский. Только… по-моему, залететь в окно он никак не может. Это же не насекомое.

– Вот видите… – печально изрек Самойлов. – Я даже позвонил господину Щукину, чтобы извиниться и сказать, что не представляю для его проекта никакой ценности. Иначе говоря, совершенно бесполезен. А уже после, когда получил этот школьный заказ, подумал вдруг: а что, если… Я имею в виду, что, если попытаться охватить обе темы разом? Объединить, так сказать, два соцзаказа в один. И, знаете, стоило мне взглянуть на проблему с новой точки зрения, как кое-что тут же начало вырисовываться. Вот, смотрите, что я придумал…

– Прошу прощения, Сергей Леонидович! – перебил Толик, демонстрируя немыслимую еще пять минут назад наглость. – Сначала мне хотелось бы обсудить условия нашего сотрудничества.

– Какие могут быть условия? – искренне удивился Самойлов. – Я предлагаю вам обычное соавторство.

– А фамилия? Чьей фамилией будет подписан текст.

– Моей и вашей. Или вашей и моей. Если хотите, мы можем разместить их в алфавитном порядке.

– Ладно, неважно. А что с гонораром?

– То есть?

– Поделим поровну?

– Естественно.

По большому счету, условия соглашения Толика не волновали. Он не колебался ни мгновения и с самого начала знал, что согласится. С первой же секунды, как только уразумел, чего от него добивается старик. А тот хотел, в сущности, совсем немногого: выражаясь нормальным языком, вставить всем напоследок так, чтобы у них башни посносило. И в Толике был заинтересован как в «наивном» носителе этого самого нормального языка, которым сам, увы, не владел.

Так что Толик прекрасно понимал, что в любом случае согласится. Идиотом будет, если упустит свой шанс. Таким идиотом, что Феденьке – как Самойлов, вероятнее всего, величает Ф.М. Достоевского – и не снилось. И тем не менее, он внутренне подобрался, чтобы унять праздничную дрожь в пальцах, заглушить предательские обертона в голосе и сказать совершенно серьезно:

– Хорошо, Сергей Леонидович. Я должен подумать.

Интуиция подсказывала ему, что такое официальное можно даже сказать, строгое окончание разговора будет сейчас наиболее правильным.

– Думайте, ради Бога. Хоть… до вечера. Извините, но меня тоже торопят. Вам оставить мой номер, чтобы вы могли перезвонить, когда примете решение?

– Да, пожалуйста. Диктуйте…

Он положил трубку – рука пока что не дрожала, но была напряжена почти до судорожного состояния-и вдруг запел, мелко подпрыгивая на месте, на манер тех бритоголовых юношей и девушек в белых простынях, что так любят разгуливать толпами по центру Москвы с бубнами и крошеными барабанами:

Он пел и подпрыгивал, за неимением барабана отбивая ритм пальцами правой руки на левом запястье, и чувствовал, как с каждым новым куплетом бесконечной мантры уходит из тела напряжение – из одеревеневшей ладони, из пересохшего горла, из наморщенного лба и собравшегося в кулак живота.

– Мама! – ликовал он. – Мамочка! М-мать! – и поочередно воздевал к белому, заклеенному рельефными виниловыми обоями потолку то один, то другой средний палец

Напрыгавшись, выглянул в окно, зыркнул на пацанов, продолжающих с потрясающим упорством месить мокрую глину на футбольной площадке, и мрачно пригрозил:

– Ну что ж, поколение, испорченное памперсами, телепузиками и чупа-чупсом! Пожалуй, мы с Сереженькой напишем для вас новый букварь! Вы у нас живо узнаете, как литературу прогуливать!

И только после этого, почувствовав колоссальный упадок сил, рухнул на диван, попав лицом в щель между подушками. Хорошо, что не заправил с утра, похвалил себя Толик. Как знал…

– Итак, А – это, конечно, Анатолий, – прошептал он в эту душную, пахнущую пылью и воспоминаниями о нервной бессоннице последних дней щель. – Б – это Борис. В?.. В – это Василий. Вася Щукин, мой герой!..

Телефон Полины набирал украдкой. И перед девчонкой совестно: когда еще обещал позвонить, теперь вот удосужился – и то по делу. И перед собой неловко: больно уж дело сомнительное. Скользкое дело.

Да ладно, это же просто так, успокоил себя Толик. Из чистого любопытства.

Когда после седьмого длинного гудка никто не подошел к телефону, он готов был с облегчением повесить трубку. Но не успел.

– Алеу? – грудной, от природы ласковый голос с легким намеком на говор напомнил о доме.

Толик кашлянул мимо трубки и сказал:

– Поль, здравствуй! Это…

– Ой, Толька! – обрадовались ему.-Ты куда пропал, чукча?

– Юрта в яранга перестраивал, однако, – привычно отшутился Толик.

Так было проще, чем пытаться объяснить, что Чукотка и Камчатка – это две большие разницы, разделенные морем, и что он со своим пристрастием к последней парте скорее камчадал, в смысле коренной обитатель Камчатского полуострова, чем чукча. Школьные прозвища не отлипают под давлением доводов разума.

Полина была одноклассницей Толика. Когда-то. Где-то. Где и когда – он вспоминал без особой ностальгии, предпочитая возвращаться памятью к более ранним страницам собственной жизни.

Она покинула родное гнездо вскоре после Толика и так же, как он, умудрилась зацепиться – зубками ли, острыми ли коготками со следами дешевого маникюра – за крутые стены Белокаменной. Доучивалась на юридическом. Подрабатывала подмастерьем у какого-то частного нотариуса. Снимала комнатушку на противоположном конце Москвы.

Он был у нее в гостях – однажды. Хватило. Радость встречи иссякла уже через полчаса, когда Анатолий осознал, что его совсем не занимают разговоры о том, у кого из девчонок сколько детей, кто из мальчиков спился за пять лет, прошедшие после выпуска, кто подсел на иглу так, что не смог подвстать, или просто не до конца перешел улицу. Однако досидел до конца до последней плитки «Альпен Гольда», прихода хозяйки и неловкого поцелуя в липкие, пахнущие шоколадом губы в тесной прихожей. «А ты совсем не изменилась», – похвалил на прощание. «Зато ты…» – туманно намекнула она. Своего телефона Толик не оставил, но обещал звонить.

И вот, в конце концов, не обманул. – Да нет. В этом году вряд ли, – сказал он. – Делать там, по большому счету, нечего. Ну вот только что мама. Да, звоню пару раз в месяц. Иногда, она. Нормально… – потом соврал: – Кстати, был тут недавно в твоих краях, думал заскочить, даже тортик купил. Попытался номер дома вспомнить – и не смог. Ну извини. Да, вот такая я тупая нерпа, однако. Моя же не виновата, что у вас там все дома какие-то… клонированные. Как? Погоди, я запишу… – снова соврал: – Да, теперь уж точно. Как только… А кто сейчас не деловой? – и перешел к главному. – Я к тебе, собственно, тоже по делу. Нет, погоди обижаться, сперва ответь. Ты, помнится, хвасталась, что на авторском праве питбуля съела. Ну бультерьера, какая разница? По этому поводу возник вопрос. Нет, не у меня. Неважно!.. Скажи, вот когда автор произведения умирает, права на его издание к кому переходят? И на сколько лет? То есть, если я, допустим, прямой потомок какого-нибудь Матфея или Иоанна, то мне уже ничего не светит? Жаль. Тиражик у них, говорю, подходящий… Ясно, это если покойный автор творил в одиночку. А вот если вещь была написана с соавтором? Естественно, живым! Типун тебе на… куда бы тебе хотелось? Хорошо, типун отменяется. Да, пожалуйста, посмотри. Я подожду, не торопись…