Сергей Абрамов - Рай без памяти

– А я и знаком. Но вы спрашивали меня об автомате, а я стрелял из охотничьего ружья.

– Когда?

– Когда был «диким».

Ни малейшего удивления не отразилось на лицах моих судей. «Знают», – подумал я. Значит, и это прошло без промаха.

– А вам известно, что вы признаетесь в государственном преступлении?

– Какое же это преступление, если утро после Начала застало меня в лесу с охотничьей двустволкой в руках.

– Где же она?

– Я потерял ее на переправе. Нас преследовали колонны муравьев. Невосполнимая потеря.

– Чепуха, – засмеялся экзаменатор справа, до сих пор не выражавший своего отношения к моим ответам, – патроны к дробовику скоро бы кончились. Где бы вы их достали? Охоту запретили уже в первые месяцы Начала.

– Вы сказали «нас»… – снова начал старший экзаменатор, не забывший моей реплики.

– Да, я был не один. В лесу я нашел друзей, таких же скитальцев поневоле. Все они сейчас в Городе. Нам помог мсье Этьен, директор отеля.

По глазам экзаменаторов я уже видел, что все это им известно. Может быть, экзамен превратится в допрос?

Но этого не случилось. Никто не поинтересовался даже тем, почему мы вернулись в Город лишь спустя девять лет.

– Попробуйте последний ряд, – опять вмешался экзаменатор справа: видимо, его интересовало только то, что было связано со стрельбой и оружием.

Я струйкой пуль снял и третью бутылочную заставу. Ни одна из бутылок не осталась на месте. Рев автомата, звон стекла – и все.

– Шесть очков, – сказал Рой.

– Погодите, – послышался голос в дверях.

Экзаменаторы, как по команде, вскочили. Я обернулся: Корсон Бойл! И снова в штатском – не то директор департамента, не то преуспевающий клубмен.

– Садитесь, – махнул он рукой и подошел ко мне. – Видишь портреты на стенке? Это мэр и его олдермены. По-моему, им совсем не следует любоваться нашими тренировками. Закрой-ка им глазки, сынок.

Я, тщательно прицелившись, нажал на спусковой крючок. Очередь полоснула по стенке.

– Недурно, – сказал Бойл, прищурившись.

Он взял у меня автомат и сделал то же самое.

– Сколько вы мне поставите? – спросил он, возвращая автомат Рою.

– Двенадцать, – нагнул голову Рой. – Шесть за точность и столько же за артистизм.

– Столько же и ему, – сказал Бойл, указав на меня вытянувшимся экзаменаторам. – Подсчитайте.

– Тридцать, – подсчитал старший. – На шесть выше нормы.

– Отлично. Проверим сообразительность.

Он сел за стол – одноцветная сова среди пестрых попугаев. Рядом с ней они еще более усохли и постарели.

– Почему тебя потянуло в полицию?

– Я уже говорил.

– Предположим, что я забыл.

– Власть и сила. Почему я выбрал сильнейшего для участия в схватке? Потому что был качественно сильнее его. Почему вам, количественно более слабым, подчиняется количественно более сильное население Города? Потому что вы сильнее качественно.

Я был уверен, что мой ответ понравится Бойлу, и не ошибся. Он понимающе улыбнулся.

– А чем же обеспечивается эта качественность – оружием? – спросил он.

Провокационный вопрос. Так бы ответил любой на моем месте. Любой некачественный. А я должен был защищать позицию качественности.

– Не только, – ответил я, подумав. – Конечно, сила оружия – решающий фактор в подавлении большинства меньшинством. Но оружие можно отнять или изготовить. На оружие можно ответить оружием. А почему вам подчиняются не только кучера и консьержки, но и директора «Сириуса»? Не выписывают же они свои чеки под дулом наведенных на них автоматов.

Бойл засмеялся:

– Верное наблюдение. А вывод?

– Денег у них не меньше, чем у вас. Но деньги не фишки, у них должно быть какое-то мерило стоимости.

– Что ты имеешь в виду? – прищурился Бойл, на этот раз, как мне показалось, не дружелюбно, а настороженно.

Я вывел свою судьбу на опасный стрежень, но сворачивать не собирался. Возможно, отсюда и не возвращаются. Но я почему-то был уверен, что Бойл в конце концов оценит мою откровенность. С другими бы я подумал, но с Корсоном Бойлом…

– Завод или заводы по изготовлению пищи. Пищевой комбинат вроде химического, – решительно произнес я. – Это большая сила, чем оружие, и большая ценность, чем деньги.

Последовал вопрос – как выстрел:

– А что ты знаешь о заводе?

– Ничего.

– Но ты же знаешь, что это завод?

– Предполагаю. А предположение – не знание.

– Ты с кем-нибудь делился таким предположением?

Спрашивал только Бойл. Тренинг-эксперты давно ушли. Экзаменаторы молчали с серыми, как мундиры, лицами. Вероятно, таких экзаменов еще не было.

– С кем у нас можно делиться? – изобразил я пренебрежение и равнодушие. – С людьми без памяти?

– У тебя есть друзья.

– Они умствований не любят. Обеспечь себя – предполагай что угодно. Вот их кредо.

– А секретарь Томпсона?

– Мы с ним почти не встречаемся. Он очень занят.

– Пишут историю, – скривился Бойл. – А кому нужна эта история? Как трамвай превратился в конку, а в квартире погасли лампочки? Мы восстановили телефон для себя, а Городу он не нужен. Мы замораживаем изобретения только потому, что считаем прогресс преждевременным. Статус-кво – вот что нам нужно. Объяснить?

– Не надо. Но я не уясняю угрозы прогресса.

– Память возвращается, мальчик. Когда-нибудь мы все вспомним, что было и как было. Судный день, как говорят церковники… – Он посмотрел на меня, как прицелился, и помолчал, словно взвешивая все, что хотел прибавить. – То, что в наших руках пища, – известно. И то, что не любят нас в Городе, – тоже известно. Так почему бы нам не завоевать любовь, когда все так просто? Снизить цены. Пустить продукты по дешевке. Всем, всем, всем. Уменьшатся прибыли? Не так уж страшно…

– Страшно другое, – перебил я. – Поднимется жизненный уровень, повысится платежеспособность. Будут больше покупать, больше продавать и больше производить. Расширится рынок труда. А за счет чего? И еще: судя по товарным этикеткам, завод работал и до Начала. А помнит ли кто-нибудь его мощность? Есть ли уверенность в том, что эта мощность неограниченна и сможет удовлетворить любой спрос? А если нет такой уверенности, значит, вы заинтересованы в стабильности положения, в сохранении нынешнего уровня платежеспособности, в понижении, а не в повышении спроса.

– Соображает, – похвалил Бойл.

– Даже слишком, – поморщился старший экзаменатор: ему явно не нравился такой оборот разговора, и мне он, по-видимому, не верил. Он долго буравил меня своими колючими глазками-шильцами и наконец спросил: – А не коммунист, случайно?

– А что это? – ответил я вопросом на вопрос как мог равнодушнее.

– Не притворяйся. Кто называет себя так в Сопротивлении?

– Это допрос или экзамен? – озлился я.