Мария Галина - Курортная зона

- Еще нет.

- Басанец отличный. Нечеловеческий просто Басанец. А вон и Эдиточка!

Эдиточка, разминая затекшие американские ноги, высовывалась из тамбура. На ней была очень добротная черная кожаная куртка. Предусмотрительно взятую запасную украли еще в Шереметьево.

- Эдиточка! - кричала Августа, вернув розы в исходное положение. Эдиточка! Как хорошо, что ты еще не была на выставке Кнобеля!

* * *

- Выпей еще вот этой наливки, - говорит Сонечка Чехова, подливая Ленке в стакан. - Это особенно хорошая наливка. Вот ты мне, Эда, скажи, - это уже к Бромберг, - что нужно в Америку брать? Казаны с собой нужно брать? Сковородки?

- Ну, если вам так дорога именно эта сковородка... - растерянно отвечает Эдита. Она уже полностью американизировалась, и ход мыслей Сонечки Чеховой ей несколько чужд.

- Подстаканники? Там есть подстаканники?

- Есть, наверное. Вообще-то я не прочь купить здесь пару хороших подстаканников.

- Вот видишь, - говорит Августа, поворачиваясь к Сонечке Чеховой. Ее артистические седины растрепались и стоят слегка дыбом. - Там нет подстаканников. Сходила бы ты на выставку Кнобеля, Сонечка! Там такой Басанец!

- Простите, - говорит мама Сонечки Чеховой глубоким интеллигентным голосом. - А английский учить надо?

Эдита смотрит на нее и икает. Потом неуверенно кивает.

- А насколько надо?

- Что значит насколько? - неожиданно взрывается Августа. - Вы понимаете, о чем вы говорите?

На столе Сонечкина наливка, икра из синих и гусь. Ленке уже дурно.

- Я хотела бы купить что-нибудь, - объясняет Эдита. - В новую квартиру. Картину с Одессой, или что-нибудь из металла. Медный чайник, например.

- Ты слышишь! - громким шепотом говорит мама Сонечки Чеховой. - У нее уже квартира!

- Ничего не покупай, - говорит Августа и решительным жестом придвигает тарелку поближе, - пока не увидишь Басанца.

* * *

Кафедра. Электронная почта. В Бостонский университет. От профессора Урицкого.

"Дорогой сын! Советую тебе обратить большое внимание на те научные проблемы, название которых я выделил курсивом. Зайди в библиотеку Бостонского университета, я думаю, что ты сможешь подобрать себе какую-нибудь литературу. Библиотека, говорят, там неплохая. Я послал тебе список профессоров, с которыми можно наладить контакты. Ты спрашиваешь, здороваться ли тебе с доктором Брауном. Обязательно поздоровайся, но руку пожимать не надо, не знаю, есть ли у них такой обычай. С профессором Дукером тоже обязательно поздоровайся. Я пришлю тебе со следующей электронной почтой разработки твоей диссертационной темы, обязательно покажи это профессору Цукеру, после того как ты с ним поздороваешься. Если возникнут затруднения, сообщи немедленно. На е-мэйле всегда есть дежурный. Твой папа".

- Ты видела это? - раздраженно говорит старший преподаватель Нарбут. Он в девять утра приходит ко мне на лекцию и спрашивает, отправили ли е-мэйл его сыну. Я говорю, нет еще. И тогда он начинает топать ногами и кричать: "Какая безответственность!". Я вынужден был пойти в деканат, немного развеяться.

- Нет, вот ты мне скажи, - задумчиво говорит доцент Антонов-Овсеенко. - Бронштейн с соседней кафедры, лысый такой, знаешь? Так вот, он уже в Мексике. Как он умудрился, ты мне скажи? И Каплан, говорят, собирается. Я к нему подошел, говорю: "Как ты это устроил?" - а он нагло глядит мне в глаза и усмехается.

- Да ладно, не расстраивайся, - говорит Нарбут, - почитай лучше Макиавелли. "О действиях всех людей, а особенно государей, с которых в суде не спросишь, заключают по результату". Стоит ли ходить в деканат? В шкафу тоже кое-что есть.

* * *

В оперном театре идет "Наталка-Полтавка". Собственно говоря, это еще не самое страшное. И вообще, приятно попасть в театр - освещенный, золоченый, уютный - с улицы, где туман и слякоть. Эдите, может, до этой Наталки дела и нет, но ей хочется сфотографировать театр, желательно ближе к потолку. Вообще-то она в свободное время занималась художественной фотографией и уже заделала целую серию снимков - бетонные стены с потеками плесени. Ленка никогда не думала, что у плесени может быть такая богатая цветовая гамма. Но золото и мрамор на кодаковской пленке тоже хорошо смотрятся.

Эдита в шикарных кожаных туфлях и той, не украденной, кожаной куртке, снимает ее, преображается и предстает волшебным образом в вечернем платье. В театр принято, оказывается, ходить в вечернем платье, и желательно - в черном. Ленка тоже в черном, но локти слегка просвечивают. Откуда-то снизу доносятся нестройные звуки музыкальных инструментов - каждый по отдельности. А Эдита все лезет наверх, к служебному входу, еще и фотоаппарат достает.

- Я тебя умоляю, - шепчет Ленка, карабкаясь за ней, - нас сейчас выгонят...

- Как это выгонят? - возмущается Эдита, беря аппарат наизготовку. Тут же нигде не написано, что снимать нельзя!

- Ну и что, что не написано, - ноет Ленка. - Они так тебе и скажут... Слезай.

- Вы тут всего боитесь, - укоризненно говорит Эдита и щелкает аппаратом. - Вам все время кажется, что вас отовсюду выгонят. А от этого возникают комплексы.

- Эй вы, оборзели, что ли! - кричит толстая тетка в галунах, выскакивая откуда-то из стены. - А ну слезайте оттуда немедленно! Не видите, что написано "Служебный вход"?

- Пошли отсюда, - бормочет Эдита. - Безумная она какая-то...

* * *

- Что ты ей подаришь? - шепотом говорит Августа.

- Подстаканник.

Они бродят по художественному салону. В Америке вещи ручной выделки ценятся дорого, а у нас - нет, потому что наше богатство - это люди, и у всех, как правило, по две руки. За окном салона свистит ветер и мечутся по смутному небу голые ветви. Так уютно сидеть у кого-нибудь в гостях, вдвойне уютно, потому что знаешь: скоро придется уходить и брести по темному городу навстречу таким же перепуганным пешеходам. Так уютно ходить по салону, и выбирать, и прицениваться, точно есть у тебя роскошная квартира, где хорошо бы повесить над камином вот эту картину... даже если это и не Басанец.

- Зачем ей подстаканник? Они там что, чай пьют?

- Это рашен экзотик. У нее уже есть двенадцать штук. Она ищет тринадцатый.

- Зачем тринадцать? - пугается Августа.

- Для ровного счета, может, - неуверенно говорит Ленка.

Эдита выбирает зеленый плоский натюрморт, такой же унылый и голый, как сумерки за окном.

- Может, это и неплохо, - недовольно говорит Августа, - но на этой улице еще два салона.

- Нет, - говорит Эдита, у которой от обилия предметов искусства слегка закружилась голова, - мы лучше погуляем.

И они гуляют. Они идут мимо облупившихся заборов с очень красивыми пятнами плесени, мимо чугунных оград, мимо пустых покосившихся скамеек. Они идут по бульвару, где у ворот пустых санаториев плывут желтые мутные фонари. Они идут вдоль трамвайной колеи, и их не обгоняет ни один трамвай. Мимо задернутых штор в окнах первых этажей, за которыми светятся телевизоры, и своя жизнь длится, и сидят за столом гости и хозяева. Они идут мимо дома, где раньше была мастерская художника Осика Островского, и мимо подвала, где раньше была мастерская художника Люсика Дульфана. С моря наплывают все новые волны тумана, и гудит ревун, и брусчатка под ногами отражает рассеянный свет уличных фонарей. Не существует на свете никакого Нью-Йорка и никакой Австралии - и никогда не было, а люди просто деваются куда-то, растворяются в тягучем тумане.