Андрей Чертков - Миры Стругацких: Время учеников, XXI век. Важнейшее из искусств

А я вот нашел.

— Никто тебя не будет трогать. Кому ты нужен. Едрись с кем хочешь, хоть всех статисток перетрахай, твои дела. Ты будешь просто работать по специальности. Играть роль. Не один, между прочим, а с серьезными, крупными актерами, которых знает и любит вся страна. Они же не тушуются.

— Так вот именно что их вся страна знает, — плачуще сказал Юра.

Он чувствовал полную беспомощность. Идя на эту судьбоносную встречу, он был уверен, что готов на все, лишь бы понравиться и зацепиться, но оказалось, не совсем на все.

— Про них-то сразу понятно, что они играют. А я — первый раз… На мне же потом всю жизнь клеймо останется!

— Если ты будешь залупаться еще хоть минуту, на всю жизнь на тебе останется одно-единственное клеймо. Клеймо дебила. Сиречь — лузера. Могу гарантировать. Есть такая профессия: кем велели, тем и становись. Вспомни, был недавно замечательный американский фильм про двух ковбоев-пи… нетрадиционной ориентации. Ребята выложились, сыграли на ять. И не то что клеймо, наоборот, — «Оскаров» хапанули! Теперь играют суперменов.

— Так то в Америке… — уныло сказал Юра.

— Значит, так, деточка, — теряя терпение, сказал демиург. От этого обращения Юра дернулся, точно его в зад уже кольнули. Шилом. Ржавым, гнутым и зазубренным. — Поверь, если бы ты по внешности и повадкам не попадал стопроцентно в тот образ, какой мне нужен, в то, как я представляю себе этого молодого энтузиаста Бородина, — я бы тебя уже давно послал на. Охотников ТАКОЕ сыграть отыщется и без тебя по самые помидоры. Я, заметь, тебя уламываю, как целку. Но всему есть предел. Мое терпение безгранично, но может лопнуть. Вот тебе жесткий, мужской, вполне традиционной ориентации выбор. Или ты после выпускных рулишь обратно в свой Мухосранск с перспективой до самой пенсии играть в местном драмкружке зайчиков и червячков на детских утренниках, или сейчас с благодарностью говоришь мне «яволь» и вкалываешь, как карла, но с перспективой получить «Оскара», «Золотую ветвь» и прочие позарез нужные всякому талантливому человеку бздюлечки. Выбирай. Время пошло.

Если так сформулировать, выбор действительно получился вполне жестким. Более того — однозначным.

— Хорошо. Только… Мне надо… с одной девушкой посоветоваться. С… с невестой. Как она отнесется…

— Если ты ей толком все растолкуешь, можешь не сомневаться как. На то она и невеста, чтобы соображать быстро и правильно. Долго у вас принято советоваться?

— Сегодня вечером…

— Стало быть, завтра я тебя жду. Жизнь короткая, времени мало, и поэтому пахать надо очень энергично.

— Так а когда же сценарий прочитать?

— Хрен тебе в карман, а не сценарий. Я работаю по методике Тарковского. Начинается съемочный день, я объясняю концепцию эпизода, втолковываю, кому что говорить, — и в атаку с песнями.

— Поня-атно… — упавшим голосом протянул Юра.

Это вообще был тихий ужас.

Но тут не поспоришь.

— А скажите… в книжке он у них тоже пи… нетрадиционной ориентации?

Казалось, вопрос был совершенно невинным. Даже намекал на полную и безоговорочную капитуляцию, дайте, мол, только предлог — не денежный, а все-таки еще и из духовной области повод для самооправдания. Даже не повод — крохотный поводочек. Тоненький, как для левретки. Но демиург ни с того ни с сего вспылил, будто Юра всем весом наступил ему на любимую мозоль.

— А тебе какая разница?! Ты что, читатель? Ты историк древней литературы, академик Лихачев твоя фамилия? Да мало ли что полвека назад намуячили два худака? Нам СЕЙЧАС работать! В НАШЕМ мире, с НАШИМ материалом. И чтобы я не слышал больше про книжку! Я тебе и книжка, и отрыжка!

— Понял… — совсем сник Юра. Помолчал. — Я вообще-то… я ничего… Я и не читал их совсем… Фамилии, понятно, на слуху, борцы там за демократию и всякую свободу мысли, но…

— Мало ли чьи фамилии на слуху. Ты еще Гомера полистай! — ядовито посоветовал демиург. — В подлиннике, грамотей хренов. А потом приди к Кончаловскому и спроси возмущенно: а почему это у вас Калипсо — негритянка?

— Надо говорить: афроамериканка, — потупился, но не смог смолчать Юра.

— Если есть слово «задница», это не значит, что слова «жопа» больше нет, — отрезал демиург.

— Но тогда и пи…

— Ты еще здесь, деточка? — жестко пресек аналоги демиург. — Невеста ждет!

Заведение называлось «Петушки», с намеком на знаменитое литературное произведение ушедших лет, в миниатюре отразившее, как утверждали специалисты, всю Россию со всеми ее проблемами и бедами, и стилизовано было соответственно.

При входе, например, живописно громоздилась, напоминая выпущенные из левиафана кишки, полуразмотанная катушка вечно мокрого кабеля, а в зале по стенам круглый год буйно цвел и благоухал искусственный жасмин. В красном же углу, слева от барной стойки, там, где, как считалось, во времена Венички принято было ставить переходящие красные знамена и доводить до сведения посетителей какие-нибудь важные тогдашние истины, типа «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме», рдела рельефными большевистскими буквами слегка сокращенная цитата из первоисточника: «Лучше оставьте янкам внегалактическую астрономию, а немцам — психиатрию. Пусть подлец-африканец строит свою Асуанскую плотину, пусть, все равно ее ветром сдует. А мы займемся икотой».

И кормили тут только с общепитовских, живописно обколотых по краям, будто обгрызенных голодными совками, тарелок; и поили только из якобы треснутых граненых стаканов с несмываемыми мутными отпечатками пальцев и напыленными чуть ли не посредством пресловутых нанотехнологий следами губной помады; и разливали исключительно напитки, по названиям совпадавшие с теми, что удостоились упоминаний на страницах энциклопедии русской жизни. Правда, какое отношение здешняя «кубанская» имеет к тогдашней «кубанской» и какое здешний «вермут розовый крепкий» — к одноименному вермуту конца шестидесятых годов прошлого столетия, уже не мог сказать никто. Парадоксальным образом пожилой народ не очень-то ходил сюда ностальгировать, а укоренилась в «Петушках», совсем наоборот, продвинутая молодежь, ибо пили здесь в основном коктейли. Но тут уж хозяин заведения ничего не смог поделать — названия коктейлей пришлось-таки осовременить, ибо, скажем, «Инесса Арманд», «Дух Женевы» или «Ханаанский бальзам» ровным счетом ничего не говорили потребителю первого десятилетия двадцать первого века и оттого не возбуждали любопытства въелдонить. Может, были и иные причины, скрытые и не столь исполненные заботы о ближнем потребителе; поговаривали, например, что владелец заведения просто-напросто решил хоть тут дать волю собственному остроумию и посостязаться с сотворившим великий текст народным героем.