Сборник - Фантастика, 1966 год. Выпуск 1

– Неправда, - возразил я. - Вы говорили недавно о Ленине, об Эйнштейне. Ведь они тоже в прошлом, их можно навестить, узнать… Вы противоречите самому себе.

– Нисколько, - сказал он. - Нимало. Такие люди опережали свое время, они здесь и долго еще будут с людьми. И вот что еще. Они были совсем недавно. Вчера. Час назад. Сию минуту. Мой аппарат работает в настоящем прошлом - может быть, через тысячелетие кто-нибудь сумеет вернуться к Эйнштейну и поговорить с ним. И кто знает! Нашему счастливому потомку великий Альберт покажется жестоким старцем и не слишком умным к тому же…

– Чепуха, - сонно сказал я. - Ой, чепуха!…

– Все изменяется, - сказал Гришин. - Все изменяется. Вы обещаете молчать?

– Если нужно…

– Нужно. Теперь идите спать. Идите за мной.

Я встал, с трудом разлепил веки. Уронил со стола чашечку из-под кофе. Посмотрел на кота Василия, чинно сидящего у двери. Кот мусолил морду согнутой лапой. Было слышно, как внизу автобус, урча, тронулся от остановки, потом заскрежетали переключаемые шестерни, и звонкий гул двигателя стал быстро удаляться по сумеречной улице…

Придерживая за руку, Гришин провел меня но коридору и уложил на диван в маленькой прохладной спальне. Совсем уже сквозь сон я пробормотал:

– Что за девушка приходила? Храбрец девушка… Мне надо проснуться через час, не позже…

– Разбужу, - сказал Гришин и закрыл дверь. Я заснул.

…Я сел на диванчике. Было совсем темно, тихо. Из форточки пахло тающим снегом, я немного замерз - с темнотой, наверно, похолодало. Я посмотрел на часы - прошел час, почти точно. Улегся в десять минут восьмого, проснулся в четверть девятого. Молодец. Мысленно я ругнул Ромуальда: обещал разбудить и забыл, а я мог проспать. Домашних-то я не предупредил, волнуются, наверно… Кроме того, Наташка уже дома. Надо бы ей позвонить, Наталь-Сергеевне. С этой мыслью я открыл дверь кабинета.

Лампа горела на краю стола, и мне сразу бросились в глаза волосатая ручища Гришина, спокойно лежащая на подлокотнике кресла, и осколки разбитой чашки, белеющие на полу.

Подойдя ближе, я понял, что разбита еще одна чашка и, кроме того, рассыпаны пилюли из бутылочки. Я видел все это, как последовательные кадры в кино - руку, браслет на руке, потом осколки чашек, пилюли, бутылочку. Наверно, я не совсем проснулся, потому что не сразу связал все воедино и не тотчас понял, что произошло. Когда я нагнулся и увидел, что Егора нет под столом, а красавец микроскоп валяется на полу со свороченным окуляром, меня как обухом по голове стукнуло, и я кинулся к Гришину.

Его лицо в тени зеленого абажура было мертвенно зеленым. Левая рука в браслете лежала на кожаном подлокотнике, а правая сжимала рукоятку обсидианового ножа. Лезвие, перерезавшее двойной провод браслета, ушло в набивку подлокотника сбоку, над самым сиденьем. Рука была еще теплая. Нож зашуршал в кресле, когда я попытался найти пульс на правой руке.

Пульса не было.

Второй браслет висел на спинке кресла и свалился оттуда, покуда я пытался найти пульс на тяжелой руке. Потом я увидел записку под лампой.

“Дорогой Дима! Меня прихватило, конец. Пытаюсь уйти туда. Провод перерубится, когда потеряю сознание. Вызовите “Скорую помощь”. Вы привели незнакомца с улицы, больного. Напоминаю: вы обещали молчать. Снимите браслет и спрячьте нож. Очень прошу. Прощайте. Телефон в соседней комнате”.

…Вызвав “Скорую”, я вернулся в кабинет и несколько минут сидел в полном отупении и поднялся, лишь услышав булькающий вой сирены. Зажмурившись, я сдернул браслет и с облегчением увидел, что вторая рука соскользнула с ножа. Я положил нож в боковой карман, а браслеты замотал в провода. Они тянулись с подоконника, из-за шторы. Там стояла маленькая коробка наподобие толстого портсигара.

И все. Я приподнял коробку и убедился, что она ни к чему больше не подключена - ни к часам, ни к какому аккумулятору, просто глухая белая коробочка с двумя проводами и браслетом.

Сирена завыла снова, продвигаясь по улице все ближе.

Я перегнулся через подоконник и увидел, как карета медленно едет по темной улице, вспыхивая “маячком”, и автобус стоит на остановке, а прожектор кареты шарит по стенам домов, и прохожие останавливаются и смотрят вслед.

Сирена смолкла. Было слышно, как водитель автобуса объявил: “Следующая… Максима Горького…” Луч прожектора уперся в стену под окном и погас. Карета резко повернула, остановилась у тротуара. Тогда я затолкал коробочку в наружный карман пиджака и пошел в переднюю, не оглядываясь больше.

… - Паралич сердца, - сказала девушка. Она была совсем молодая, чуть постарше меня.

Два парня в черной форме “Скорой помощи” вошли следом за ней, не снимая фуражек. Один стоял с чемоданчиком, а второй помогал врачу.

Они хлопотали еще несколько минут - заглядывали в лицо, слушали сердце, потом врач сказала: “Бесполезно. Он уже остыл”, и парень с чемоданчиком спросил:

– Вы родственник?

Я ответил: - Нет. Он… Я привел его с улицы. Помог…

– Ваша фамилия, адрес.

Я сказал.

– Вам придется дождаться милиции.

– Хорошо, - сказал я.

Но врач посмотрела на меня и приказала:

– Пусть идет. Идите, натерпелись ни за что. Глеб Борисович, вызовите милицию. - Она все еще держала Гришина за руку.

– Спасибо, - сказал я. - Телефон в комнате за стеной.

Из прихожей я услышал голос парня с чемоданчиком:

– Сейчас, доктор. Похоже, сердечника я этого видел в Первой психиатрической…

Я сдернул с вешалки пальто, спустился по лестнице и, не оглядываясь, прошел мимо кареты. Мне показалось, что напротив дома стоит кудрявая девушка и рядом еще девчонка с прыгалками, но чем тут поможешь? И я не остановился.

Побрел домой, машинально сворачивая там, где нужно, переходя площади и улицы, и как будто слышал: “Не пробуждай воспоминаний минувших дней - минувших дней”. Наверно, я бормотал эти слова - около кинотеатра “Гигант” от меня шарахнулись две девицы в одинаковых ярко-красных пальто.

Мама открыла мне дверь, побледнела и спросила: “Нокаут?” У нее постоянный страх, что меня прикончат на ринге.

Я ответил: - Все в порядке. Устал немного, и все.

– Наташа звонила два раза, - сказала мама, погладила меня по руке и пошла к себе, оставив меня в коридоре, у телефона.

Было ясно, что если я не позвоню Наташе сию минуту, мама встревожится всерьез, и будет много разговоров. Я набрал Наташин номер, хотя чувствовал, что не надо бы этого делать, потому что “Не пробуждай воспоминаний” иссверлило мне всю голову.

– Слушаю… - сказала Наташа. - Слушаю вас, алло!

– Это я, Наташенька.

Она замолчала. Я слышал, как она дышит в трубку. Потом она проговорила:

– Никогда больше так не делай, никогда. Я думала… я думала… - и заплакала, а я стоял, прижимая трубку к уху, и не знал, что сказать, но мне было хорошо, что она плачет и я наконец-то дома.