Сборник - Фантастика 1972

– Да.

– Что за мистика, куда он мог деться? Я уже везде обзвонил, - он снова надолго нажал кнопку; за дверью приглушенно прозвенело - и снова тишина.

– Он что, один живет? - поинтересовался Стась.

– Сейчас да, увы, - конфиденциально понизил голос брюнет. - Уже третий месяц как жена покинула…

(Коломийцу вспомнилось вчерашнее высказывание Загурского о Халиле Курбановне: “Преданная женщина, такие бывают только на Востоке…” - в нем прозвучала непонятная ему тогда горечь.)

– Ну, все ясно, пошли, - сказал незнакомец. Внезапно он смерил Коломийца оценивающим взглядом. - Простите, а ваш визит к Евгению Петровичу столь же неудачный, к сожалению, как и мой, не связан с кончиной академика Тураева?

– Связан. Я из городской прокуратуры.

– Даже?! А… Впрочем, полагаю, что в таких случаях излишнее любопытство… э-э… излишне. Я же, разрешите представиться, ученый секретарь Института теоретических проблем Хвощ Степан Степанович. Это ведь я к нему из института прикатил, к Евгению Петровичу-то. Вы не представляете, что у нас сейчас делается: сплошное уныние и никакой работы. Обращаются ко мне, а я ничего толком не знаю… Ну, будем надеяться, что мы разминулись в пути и он уже на месте.

Они спустились, вышли на улицу. Хвощ оглянулся на дом.

– И окна открытые оставил, и даже балкон… что значит мужчина остался без хозяйки. Ведь если дождь с ветром, то воды полная квартира.

Коломиец остановился, почуяв недоброе.

– А где его окна? Вот эти, над подъездом?

– Да-да. Тут и ворам забраться - раз плюнуть!

Сквозь полузасохшие виноградные лианы блестела стеклами открытая балконная дверь. Залезть действительно было просто: балкон соседствовал с бетонным навесом над дверью подъезда, а забраться на него можно было, став на выступ фундамента и подтянувшись на руках. Коломиец (радуясь в душе, что наконец-то его гимнастические данные пригодились в следственной практике) так и сделал на глазах изумленных Прохожих. С плиты навеса прыгнул на край балкона, перемахнул через перила, раскрыл шире дверь, заглянул в квартиру, - сердце сбилось с такта.

Загурский был здесь. Он лежал на тахте, и, как ни неопытен был следователь Коломиец, и то сразу понял, что Евгений Петрович не спит, а мертв. Стась обернулся к стоящему внизу с задранной головой ученому секретарю:

– Поднимитесь сюда… Нет-нет, по лестнице! - И осторожно, стараясь ничего не задеть, прошел через комнаты в коридор открыть дверь Хвощу.

Вместе они вернулись в спальню. Степан Степанович сразу догадался, что случилось нечто из ряда вон выходящее, ничего не спросил у Коломийца и только, войдя, молвил севшим голосом:

– Как же это?…

Коломиец на сей раз действовал оперативно и по всем правилам, понимая, что дело нешуточное: вызвал по телефону судебномедицинского эксперта, доложил Мельнику (который от растерянности сказал довольно глупо: “Ну вот видите!…” - будто случившееся подтверждало его правоту), разыскал дворника - нужны были понятые; вторым понятым согласился быть ученый секретарь.

Протокол осмотра он тоже составлял по всем правилам, отражая казенными словами и периодами и несколько пыльный беспорядок во всех трех комнатах, свойственный одиноко, живущему занятому человеку; и то, что хрустальная пепельница, стоявшая на придвинутом вплотную к тахте журнальном темно-полированном столике, была доверху полна сигаретными окурками с желтыми фильтрами, (причем на всех наличествовал одинаковый прикус); и то, что рядом с ней стояла початая бутылка минеральной воды (ее Стась тотчас изъял для анализа); и то, что на нем лежали те самые листки с заметками Тураева, за которыми Коломиец и прибыл; и даже то, что на стуле возле тахты лежали сложенное аккуратно белье, одеяло, жестко-шерстяное, малиновое, и небольшая подушка.

Но на душе у Стася было тоскливо, муторно. Вот человек - не абстрактный объект следствия, а конкретный, знакомый, и так понравившийся ему вчера человек; он был и огорчен смертью друга и соавтора, и озабочен будущими делами - явно собирался еще долго жить… и - на тебе! Лежит в голубой пижаме на тахте, закинув на валик красивую голову с остекленелыми глазами, и ноги, и руки его, вытянутые вдоль тела, уже сковывает-подтягивает трупное окоченение. Особенно расстроила Коломийца эта стопка приготовленного постельного белья: Евгений Петрович уснул, так и не постелив себе. И навеки…

Вскорости прибыл медэксперт; они вдвоем раздели труп, осматривали, фотографировали. Никаких следов насилия на теле Е. П. Загурского не оказалось.

Не нашел медэксперт у покойного и симптомов отравления.

– Ох, как это все!… - вздыхал и крутил пышной шевелюрой Степан Хвощ, подписываясь под протоколами. - Один за другим!… Что теперь в институте будет?!. И мне-то что делать, я ведь теперь за старшего оказываюсь?…

Судебно-медицинское вскрытие тел Тураева и Загурского произвели во второй половине дня; в экспертной комиссии участвовал и Исаак Израилевич Штерн. Заключения в обоих случаях получались почти одинаковыми и подтвердили то, что Штерн с самого начала и предполагал: оба умерли от остановки сердца - причем не внезапной, не паралитической, ни тем более патологической (поскольку ни тот, ни другой никогда не жаловались на сердце), а просто остановилось сердце - и все.

Загурский умер между четырьмя и пятью часами ночи, пережив своего великого друга и соавтора ровно на сутки. Еще у Евгения Петровича обнаружили легкий цирроз печени; Штерн, пользовавший и его, подтвердил, что ранее Евгений Петрович пил, иной раз неумеренно (косвенно по этой причине его и бросила супруга), но в последнее время по настоянию Александра Александровича и по его, Штерна, советам бросил.

Анализ минеральной воды, найденной Коломийцем в квартире Загурского, равно как и все другие предметные исследования места происшествия не дали решительно ничего.

Таким образом, ни криминальный, ни анатомический сыск не давали улик, которые позволили бы подозревать в смерти как Тураева, так и его заместителя убийство, самоубийство или хотя бы несчастный случай. Тем не менее ясно было, что здесь дело нечисто: уж слишком подобны по характеру и обстоятельствам были две смерти.

– Ну, пан Стась, влез ты в халепу обеими ногами, - сказал Коломийцу Нестор Шандыба, покидая в конце дня комнату. - Теперь думайте, пане, - и добавил голосом Мельника: - Так, значит?!

Стась сидел над протоколом осмотра, над актами судмедэксперта, над скудными показаниями свидетелей - думал. Каждый умирает в одиночку; как говорил вчера тот же Загурский, “смерть человека есть завершение его жизненной индивидуальности”, вроде так?… Так вот, в данном случае выходит иначе: даже если отвлечься от медицинской картины, все равно получается, что между двумя независимыми событиями - смертью Тураева и смертью Загурского - есть несомненная связь. Да еще такая, что убивает человека… Ну была между ними служебно-житейская, так сказать, связь: они знали друг друга в течение двадцати с лишним лет, с первого курса университета; у них были общие научнвю интересы, совместная творческая работа, они дружили… Однако из всего этого вовсе не следует, что когда умер один, то должен умереть и другой. У лебедей так бывает, у брачных пар, - а для людей это, пожалуй, слишком глупо, хоть и трогательно, конечно (для тех, кто остается в живых). Да и то у лебедей вторая смерть имеет характер самоубийства, а здесь явно естественная смерть. Словом, это не то. Смертоубийственная связь должна быть более явной, более вещественной.