Сборник - Фантастика 1972

Есть ниточка и вещественной связи: при кончине и Тураева, и Загурского присутствовал один и тот же материальный предмет; не так чтобы уж совсем предмет, но все-таки - бумаги с заметками Тураева. “В чутье Мельнику не откажешь…” И все же не прав был Матвей Аполлонович, напрасно он распек Коломийца из-за бумаг. При осмотре квартиры Загурского Стась обнаружил и другие записи на ту тему, о которой толковал Евгений Петрович в машине по пути из Кипени: отпечатанные на машинке, с пометками, сделанными рукой Загурского. Эти записи, очевидно, предшествовали предсмертным заметкам Тураева; в них сухо, но достаточно внятно излагалась проблема времени и интерпретация, которую придавали ей покойные соавторы.

Для уяснения проблемы, писали они в тезисах, надо прежде всего четко уяснить различия между пространством и временем - или, более строго, между нашим восприятием этих наиболее общих категорий материального мира: 1) в геометрическом пространстве мы можем перемещаться в любую сторону от начального местонахождения, можем возвращаться в прежние точки; во времени же мы перемещаемся только в одном направлении, от прошлого к будущему - и можно сказать, что “время несет нас вперед”; 2) пространственные понятия ориентации: “вверх-вниз”, “вправо-влево”, “вперед-назад” - индивидуальны для каждого наблюдателя (что верх для нас, то низ для южноамериканцев); понятия временной ориентации “прошлое”, “настоящее” и “будущее” - общи для всех; это позволяет сказать, что мы и все наблюдаемые нами материальные тела увлекаемы “куда-то” общим потоком времени; 3) в наблюдаемом пространстве образы материального мира чередуются весьма пестро: дом, река, луг, воздух, облако, космический вакуум, планеты, Солнце и т. п., то есть по пространственным направлениям концентрация ощущаемой нами материи меняется резкими скачками; по направлению же времени мы наблюдаем, как правило, весьма долгое, устойчивое существование всех вещественных объектов и плавное, медленное изменение их свойств (собираются или рассеиваются облака, зима сменяется весной и т. п.).

То есть, если рассматривать материальные образы как существующие в пространстве-времени (как оно на самом деле и есть), то все они оказываются сильно вытянутыми по направлению времени, что и позволяет рассматривать их как некие “струи” в потоке времени. В субъективном плане время оказывается теперь направлением нашего (и всех близких к нам тел) течения-существования; 4) нашему сознанию трудно свести категории “пространства” и “времени” к чему-то более общему и единому из-за чисто наблюдательной специфики: в пространстве мы видим, слышим, обоняем, осяза ем и т. п., во времени же мы не можем вспоминать прошлое и вообразить (предвидеть) будущее. Эти “временные” органы чувств ничуть не менее значительны для наблюдателя, чем пространственные (без памяти невозможно наблюдение, без воображения - предсказание и обобщение). Им так же, как и пространственным чувствам, свойственны искажения и ошибки (зрительный мираж можно сравнить с ложным предсказанием). Таким образом, для более глубокого проникновения в суть материального мира следует рассматривать “память” и “воображение” как органы чувств, необходимые (наравне со “зрением”, “слухом” и т. п.) для ориентации в пространстве-времени и по информационной своей сути им родственные: отличие “зрения” от “памяти” или “слуха”, от “воображения” не больше, чем различия между “зрением” и “слухом”.

Таким образом, заключали Тураев и Загурский, вскрывая различия между пространством и временем и между нашим восприятием их, мы неожиданно обнаруживаем глубинное родство этих категорий. Если бы мы располагали, как наблюдатели, некими обобщенными, безразличными к координатной ориентации “органами чувств”, сочетающими в себе свойства зрения-слуха и памятивоображения, то посредством их мы воспринимали бы не отдельное трехмерное пространство, и не отличное от него “существование во времени”, а четырехмерное (в простом геометрическом смысле) материальное пространство. И то, что мы ощущаем и понимаем как “время”, выглядело бы как мощные потоки в этом четырехмерном океане материи - потоки, несущие в себе материальные образы - тела…

Все это было занятно, и прочти такое Коломиец где-нибудь в “Знании - сила” или в “Клубе любознательных” “Комсомолки”, он, конечно, промолвил бы, покрутив головой: “Да… во дают все-таки наши ученые] Это ж надо додуматься!” Но сейчас направление его мыслей было иное. Эти тезисы позволяли лучше понять смысл последних заметок Тураева. Коломиец еще раз перечел их: нет, как ни смотри, но все-таки это чисто научные заметки в развитии той же темы геометризации понятия “времени” - и не более. Местами строгие, местами смутные, с образами, даже с местоимением “я” вместо общепринятого в науке “мы”, то есть индивидуальность писавшего их чувствовалась отчетливо; в этом смысле приведенные выше тезисы, обработанные Загурским, явно проигрывали. Но главное, что ни в одной из предсмертных записей Тураева нельзя было уловить и косвенного намека на какие-то сложные взаимоотношения, личные дела, заботы, драматические события - мысли и только мысли. О времени, о пространстве, материи, о восприятии этого человеком, лично автором записей. И все.

“Нет, не прав был Мельник, зря он наорал на меня… Э, постой, что я все на это сворачиваю? Обида заела? Сейчас не до нее. Пока неясна картина, все не правы…” И все-таки - Стась это чувствовал - линия связи двух кончин проходила через проблему, которую оба они, Тураев и Загурский, исследовали и, в частности, через эти бумаги. Какое-то тревожное впечатление оставляли записи Тураева. Какое? Словами Коломиец выразить это не мог.

Прозвенел телефон на столе Мельника. Стась поднялся, взял трубку.

– Горпрокуратура, следователь Коломиец слушает.

– О, славно, что я вас застал! Это Хвощ беспокоит. Я вот о чем: когда мы можем забрать тела Александра Александровича и Евгения Петровича? Их ведь надо обрядить. Меня, понимаете ли, председателем по похоронам поставили.

– Так уже можно забирать, родных и организации должны известить об этом.

– Не известили меня. Значит, можно? Ясно. Ну а… - ученый секретарь замялся на секунду, - обнаружили что-нибудь?

– Нет, ничего, - сухо ответил Коломиец.

– Я ведь, поймите, не по-обывательски этим интересуюсь. Здесь у нас такие разговоры уже пошли, слухи Надо бы общественность проинформировать, успокоить.

– Проинформируете, что нет оснований кого-либо подозревать - это вернее всего… - Тут Стася осенила мысль. - Вы из дому звоните?

– Нет, я еще в институте.

Институт теоретических проблем - серый бетонно-алюминиевый модерн, позолоченный слева лучами заходящего солнца, - находился в центре города, на площади Героев Заполярья. В вестибюле Стась увидел два траурных плаката с портретами Тураева (побольше) и Загурского (поменьше). Хвоща он нашел на втором этаже, в кабинете с табличкой - серебро на малиновом фоне - “Ученый секретарь”. Теперь Степан Степанович выглядел похудевшим и еще более озабоченным; на левом рукаве того же полотняного костюма - траурная повязка.