Сборник - Фантастика, 1991 год

– Компьютер “Крабовидная туманность”.

– Объект информации - подопытный человек под номером триста семьдесят пять.

– Объект информации - подопытный человек под номером триста семьдесят пять.

– Его символическое имя Але.

– Его символическое имя Але.

– Его реальное имя в системе космического внушения не произносится.

– Его реальное имя в системе космического внушения не произносится.

– Сеанс информации. посвящается арабскому народу, создавшему сказки “Тысяча и одной ночи”.

– Сеанс информации посвящается арабскому народу, создавшему сказки “Тысяча и одной.ночи”.

– “Тысяча и одна ночь” - название системы космического внушения.

– “Тысяча и одна ночь” - название системы космического внушения.

– Начать сеанс информации!

– Сеанс информации начинается. Подопытный человек под номером триста семьдесят пять шесть минут тридцать семь секунд назад убит автоматическим гипнозом.

– Это свершилось в бесконечности пространства и времени! Да здравствует Вселенная! Это свершилось в бесконечности пространства и времени! Да здравствует Вселенная!

– Волей Случая и Антислучая он был послан в этот мир.

– Волей Случая и Антислучая он был послан в этот мир.

– Волей Случая и Антислучая он покинул его.

– Волей Случая и Антислучая он покинул его.

– Вечная память жертвам науки!

– Вечная память жертвам науки!

– Мертвое тело подопытного человека под номером триста семьдесят пять, под условным закодированным именем Але, убитого в возрасте восемнадцати лет электронным гипнозом компьютера “Крабовидная туманность”, отправить в кремационную печь!

– Мертвое тело в кремационную печь отправляется.

– Да свершится воля Вселенной!

– Да свершится воля Вселенной!

– Да здравствует Вселенная!

– Да здравствует Вселенная!

– Вселенная!

– Вселенная!

– Выключить систему информации!

– Система информации выключается.

Легкий гармонический щелчок -и компьютер, продолжая выполнение всех приказаний человека, уже не информирует его об этом.

– Ввести в эмоциональный ритм моего мозга копию предсмертного ощущения подопытного человека под номером триста семьдесят пять на три секунды.

Тишина. Душераздирающая судорога нечеловеческого ужаса - и творческая электронная тишина непогрешимого компьютера. Сэх рухнул, пораженный воссозданными биотоками погибшего человека…

1979 г.

Исполин августейший бык, круторогий, с упрямым лбом, он спускается, дабы быть господином, а не рабом; но лишь дрогнет под ним земля, поведут его боль и страх, как бессмысленное теля за стальное кольцо в ноздрях.

В нас такой же азарт мычит…

Нас ведь тоже в конце концов неизменно любовь и стыд за златое ведут кольцо.

Наталья Алексеева Сердце не обмануло. Она сидела на том же месте, как всегда, и смотрела в темноту. Я подошел к ней и, ни слова не говоря, сел рядом. Она не шелохнулась, не воспротивилась и не высказала удивления. Мы долго молчали. Наконец она вздохнула:

– Зря все это. Мы не будем счастливы. Я проклята…

– Чушь! - перебил я с жаром.- Выбрось все из головы.

– Мою бабушку проклял прадед за то, что она бежала с белогвардейским офицером в Рим,-продолжала Таня.-Проклял он и ее будущих детей, и внуков… Я последняя, кому осталось носить это проклятие.

– Чушь! - повторил я упрямо, но она, не обратив внимания, продолжала грустно: - Нужна жертва для чьего-то спасения… Чтобы кто-то был счастлив, кому-то нужно отстрадать… Таковы законы равновесия.

“Ванино пудрение мозгов”,- подумал я, но не стал возражать, потому что бесполезно, да и слышал я все это сто раз.

– От судьбы не уйдешь,-вздыхала она.-Я ее видела… Это было в прошлом году, когда умирала моя мама. Я шла из аптеки, подавленная и растерянная. Лекарств не было. И не было никому дела, что умирала моя мама. Я думала о том, что проклятие сбылось и для бабушки, и для мамы, но не хотела верить, что и меня впереди ожидают только несчастья, и вдруг в молочном переулке, где обычно всегда пусто, я увидела ее. Она шла навстречу, растрепанная, измученная, с желтым лицом и синяками под глазами. Мы разминулись, мельком взглянув друг на друга, и только пройдя шагов десять, я сообразила, что это была я сама через двенадцать лет…

– Почему через- двенадцать, а не через одиннадцать и не через двадцать? - спросил я.

– Не знаю,- ответила Таня.- Через двенадцать, и все… Втемяшилось в голову - через двенадцать, а почему, не знаю…

Мы оглянулись одновременно, и я увидела себя как в зеркале, но в каком-то чудовищном преломлении во времени…

Таня напряглась, задрожала, и в глазах ее заблестели слезы.

– Тебе показалось,- стал успокаивать я, обняв Таню за плечи.- Это все нервы.

– Нет-нет,-дрожала Таня.-Это была точно я. Наш род проклят до третьего поколения.

Ее дрожь передалась и мне. Далее я не соображал, что творил, я целовал ее и стирал с лица слезы, успокаивал и расстегивал кофточку. Она совсем не сопротивлялась и только, стуча зубами, все повторяла: - Зря все это. Мы не будем счастливы. Я проклята…

“Проклят тот, кто не пытается бросить вызов судьбе и с быдловской покорностью плывет туда, куда несет течение. Что же ты за человек, если даже не попробовал гребнуть против?… Я увезу ее отсюда далеко-далеко. Мы снимем квартиру, подыщем подходящую работу, и все равно будем счастливы, назло врагам”.

Так думал я на следующий день. Так думал я через день. И на третий… А на четвертый, в субботу, приехал Осетр.

Он подстерег меня на пустыре за сараями, неожиданно выплыв мне навстречу, когда я возвращался из мастерских. Он был таким же развязным, как в день моего приезда, со злыми маленькими глазками, длинным угрястым носом и скошенным подбородком. В профиль он действительно напоминал что-то из осетровых, но в фас типичная уголовная морда из семейства акульих. Он встал передо мной и, презрительно сплюнув через зубы, держа руки в карманах, проговорил с ухмылкой, противно растягивая слова:

– Ну рассказывай… Как ты с ней шаны-маны. Или, может быть, мне натрепали?

– С кем? - прикинулся я, разыгрывая сверхудивление, заметив не без досады, что он избегает называть ее имя. Честно говоря, и мне не доставляло удовольствия говорить с этим мурлом о Тане в таких тонах.

Он напрягся. В его глазах появилось отчаянье. Седьмым нюхом почувствовал, что ему ничего не натрепали и даже не преувеличили… Он усмехнулся еще развязней, одним только ртом, а в глазах была такая растерянность, что мне стало его жалко. “А ведь он ее любит”,мелькнуло в голове.

– Что, понравилась? - прохрипел он по-разбойничьи и встал в боевую позу.

– Кто? - продолжал недоумевать я, пользуясь тем, что он опять-таки обошел ее имя. Может быть, оно для него еще священней, чем для меня? Это меня разозлило. В случае чего врезать всегда можно. Пусть только дернется. Но первым начинать как-то совестно. Пусть он ударит первым. Так оно легче.