Сборник - Фантастика, 2004 год

– Я все время об этом думаю, - сказала Ревекка, и я не понял сначала: то ли она отвечала на мои слова, сказанные вслух, то ли на мысли, вслух не сказанные, но для нее очевидные и требовавшие ответа. - Это просто кошмар. В том мире нет места Христу. И заблудшим душам. И ангелам.

– А злу? - сказал я. - Бойзен охотится… должен охотиться за Князем тьмы. Мало ли куда Дьявол мог завести его…

– Дин, - сказала Ревекка, - ты же не верил во все это.

– Я… не знаю. Понимаю, что есть нечто выше нас, но это не обязательно Бог, это может быть и что-то совершенно неразумное, природа, например, - бесконечность, как ни бездарно она организована, все равно бесконечно сложнее, чем мы, поскольку все, из чего мы состоим, конечно по определению.

– Да, я понимаю, - сказала Ревекка. - Жаль, что мы не говорили об этом там, я бы многое тебе объяснила.

"Там" мы вообще мало разговаривали, там мы были вдвоем, мы были вместе, нам было хорошо, а сейчас… Мы сидели рядом, мы могли даже рядом лечь, но с появлением кошмаров что-то изменилось в моем восприятии мира, и в мире Ревекки изменилось тоже, Бойзен разлучил нас вернее, чем тюрьма или смерть, хотя, вроде бы, все должно было оказаться наоборот - разве общие кошмары не должны сблизить людей, оказавшихся в страшном и необъяснимом мире?

Мы долго молчали, а потом Ревекка сказала:

– Это может продолжаться всю жизнь. Нашу жизнь. Сколько займет у Бойзена охота на Дьявола? Сто лет? Триста? Миллион?

– Надеюсь, - сказал я, - что вы не пошлете ему на подмогу еще одного отморозка? Или десяток?

– Эта идея обсуждалась, - спокойно сказала Ревекка. - Я не знаю подробностей, но мэтр Кошениль намекал на такую возможность.

– Кошениль? - переспросил я скептически, но Ревекка, видимо, не расслышала.

– Похоже, что идея не понравилась, - продолжала она. - Во всяком случае, о других мне ничего не известно. Ты тоже не встречал в практике похожих случаев?

– Нет, - сказал я.

– Как продвигается расследование гибели Бертона? - осторожно спросила Ревекка. - Ты общаешься с комиссаром Эшером?

– Никак, - сказал я. - Ни малейших зацепок. Для комиссара, я имею в виду.

– Ты все еще думаешь, что…

– Не надо об этом, - попросил я.

– Дин, уверяю тебя…

– Не надо… Пожалуйста.

– Никто из наших не убивал Рика!

Не нужно было ей настаивать.

– Конечно, - сказал я. - Это сделала ты.

– Я?

– Пожалуйста, я не хочу это обсуждать.

– Нет, говори, - Ревекка придвинулась ко мне, руки ее крепко сжимали мои запястья, я был сильнее и вырваться мне ничего не стоило, но я не хотел, я не пошевелился бы, даже если бы она угрожала мне пистолетом, лежавшим сейчас в тумбочке красного дерева слева от окна, я был уверен, что оружие именно там, в одном из верхних ящиков, Ревекка слишком часто бросала в ту сторону беглые, но вполне читаемые взгляды. - Ты три недели был со мной, ты был со мной счастлив и все это время воображал, что я…

– Я не воображал, Ревекка, - сказал я. - Сначала - предполагал. После разговора с Эшером убедился. В крови Рика не обнаружили никаких препаратов. Уверен, что и в моей крови их тоже не обнаружили бы. Я ничего не понимаю в химии… А ты виделась с Риком перед тем, как поехала ко мне.

Ревекка не пошевелилась. Не нужно было ей заводить разговор о Рике. Я не удержался, я хотел, чтобы она поняла простую вещь: убийство Дьявола - такое же зло, как убийство человека, убийство есть убийство, против кого бы оно ни было направлено, и потому у Бойзена ничего не получится, нельзя бороться со злом с помощью зла. Невозможно сделать черное белым, если мазать по черному черной краской. Это только в математике минус, умноженный на минус, дает плюс. Но минус, сложенный с минусом, все равно дает минус - еще больший, чем раньше.

– Я не убивала Рика, - сказала Ревекка, - но если ты думаешь иначе…

– Конечно, - сказал я. - Конечно. Конечно.

Я повторил это еще пару десятков раз - пока Ревекка не закрыла мне рот поцелуем. Может, этого я и добивался?

Мы перешли в спальню, оказавшуюся не такой, какой я ее себе представлял: это была маленькая комнатка, в которой помещалась кровать и встроенный шкаф с большим зеркалом, отражавшим все происходившее на постели, и все, что там действительно происходило в течение последовавших часов, было отражено и, наверно, погрузилось в память материала, и мне бы хотелось стать зеркалом, чтобы помнить, но я остался собой и уснул очень быстро, во всяком случае, я не ощутил никакого перехода - был в спальне, а оказался…

Не знаю, где я оказался. И не знаю - когда.

Но мне довелось присутствовать при гибели Князя Тьмы.

Я хватал ртом воздух, но воздуха не осталось, вместо воздуха была пустота, и легкие мои было пусты, и сердце было пусто, и я умер.

Ревекка рассказывала мне потом, что отчаянно перепугалась, вернувшись из ванной и обнаружив меня лежавшим на полу и, будто рыба, выброшенная на берег, дергавшимся и ловившим воздух широко раскрытым ртом.

Ревекка рассказывала мне, что в ванной ей вдруг отчаянно захотелось спать, она пустила холодную воду, чтобы не заснуть, и это, похоже, спасло ей жизнь. И мне тоже, потому что опоздай Ревекка хотя бы на полминуты, мне не помогло бы ни искусственное дыхание изо рта в рот, ни электрошок, который применили парамедики, приехав по вызову и найдя меня в состоянии клинической смерти.

В больнице я провел трое суток. Лежать под капельницей было скучно, за ширмой слышались голоса, и мое обостренное восприятие разбирало отдельные слова, но все это было неинтересно, и визиты Ревекки были не интересны тоже, что-то изменилось во мне, и эта женщина потеряла обаяние. Она говорила голосом, казавшимся мне прежде бархатным и обволакивающим, и я не понимал, что находил в скрипучем тембре и простонародных южных интонациях.

Я хотел сказать ей о том, что все кончено, Дьявола нет больше, и пусть Бойзен сейчас где-то и в чем-то, что христианское учение интерпретирует, как Ад, но Дьявола и в Аду нет, и нигде, он уничтожен взрывом, разнесен не на атомы, поскольку он и раньше состоял не из атомов, а из субстанции, которая не являлась материей и описать которую я не мог бы - особенно сейчас, зная только английские слова и не зная ни слова из того языка, на котором Бойзен говорил с Ним.

Я хотел все рассказать Ревекке, но промолчал.

– Что с тобой было? - спросила она.

– Понятия не имею, - сказал я. - Прихватило сердце. Инфаркт?

– Нет, - покачала она головой. - Сильный приступ, сбои в ритме. Так что с тобой случилось?

– Понятия не имею, - повторил я и отвернулся.

Почему-то я знал, что не должен рассказывать Ревекке о том, что видел и чувствовал в последние свои минуты. Свои? Почему я думал об этих минутах, как о своих? Может, потому, что боль, испытанную Им и победившую Его, я ощущал сам?