Джеймс Ганн - Слушающие

"Голос бесконечности", - сказал отец.

И снова голоса, только теперь уже различимые и знакомые обрывки радиопередач тридцатых годов, первые принятые сигналы, передача с Капеллы, чтобы привлечь внимание к Посланию, успешно использованная радио и телевидением для поддержки Программы...

"Мы не одни", - произнес чей-то голос.

Голос скептика звучал теперь неуверенно:

"Что они могли нам сказать?"

"Узнаем", - ответил отец.

Время и голоса проплывали в полумраке комнаты, а Макдональд услышал чей-то бас:

"Так много всего нужно, чтобы прочесть одно небольшое Послание? От верующих это требует лишь веры в сердце".

"Наша вера, - отвечал отец, - требует возможности копирования данных и результатов каждым, кто использует ту же аппаратуру и применяет те же самые методы. И хотя в мире столько верящих сердец, полагаю, ни одно из них не получило идентичного Послания".

Прошло несколько минут, и бас сказал:

"Простите мне мои сомнения. Это Послание - от Бога".

Сцены из прошлого, записанные в прорезях перфокарт, в малюсеньких магнитах и электронах, сцены, которые можно в целости и сохранности вынуть из огромного холодильника памяти, непрерывным потоком шли от компьютера к Макдональду. Кто-то сказал:

"Скажите, почему вы так настаиваете на ответе на это Послание? Разве мало, что ваши поиски, увенчались успехом, что вы доказали существование разумной жизни во Вселенной?"

"Я мог бы объяснить это вполне рационально, - сказал отец, - но, как вы, конечно, подозреваете, за этой рациональностью скрываются личные мотивы. Прежде чем наш ответ дойдет до Капеллы, я буду уже в могиле, однако хотел бы, чтобы моя работа не пропала напрасно, чтобы сбылось то, во что я верю, чтобы моя жизнь имела смысл... Своему сыну и миру я хочу оставить какое-то наследство. Я не поэт и не пророк, не художник, не строитель, не государственный деятель и не филантаоп. Единственное, что я могу оставить, это открытую дверь, открытую дорогу во Вселенную, надежды и картины чего-то нового, послание, которое прибудет с другой планеты, кружащейся под парой чужих далеких звезд..."

Его постоянно преследовал сон... пожалуй, скорее воспоминание, а не сон... что он просыпается один в большой кровати. В кровати матери, которая позволила ему туда забраться и прижаться к себе, мягкой и теплой, и так уснуть. Однако проснулся он один, кровать была пустой и холодной, и ему стало страшно. В темноте он выбрался из кровати, стараясь не наступить на что-то страшное и не провалиться в какую-нибудь яму без дна, и, покинутый, перепуганный, побежал в темноте через холл к гостиной, крича: "Мама... мама... мама!" Перед ним замерцал огонек, небольшой огонек, разгоняющий мрак, и в этом свете сидела его мать, ожидая, когда отец вернется домой, и он почувствовал себя одиноким...

И вспомнил он: его отец вернулся домой, счастливый, что застал ждущими их обоих, мать и сына, и все они были счастливы...

Голос говорил:

"Ваш визит - великая честь для нас, господин президент".

"Нет, - ответил другой голос, - это Роберт Макдональд оказал нам честь своей жизнью и работой. Это благодаря ему мир ждет ответа со звезд, благодаря ему мы наслаждаемся смешанным чувством свободы и покоя, словно через контакт с действительно чужими нам существами открыли, что значит быть настоящим человеком".

Секундой позже Макдональд услышал Джона Уайта:

"Я рад, что ты смог приехать, отец".

И более старый вариант того же голоса:

"В свое время я сказал Макдональду. что он может отправить свой ответ, но я никогда не говорил ему, что он поступил правильно. Пожалуй, я могу сказать это сейчас".

И греческий хор иных голосов:

"Вы помните, как Макдональд велел нам поставить магнитофон возле искусственной челюсти дворника, который уверял, что та по ночам принимает послания?"

"А как выдал свою секретаршу за приехавшего с визитом конгрессмена?"

"И лишился лучшей секретарши, которую когда-либо имел..."

"Или как приехал журналист, чтобы вонзить Программе нож в спину, и остался как представитель Программы по делам печати?"

"Или..." "Или..."

Потом хор стал более серьезным:

"Он заслужил похороны национального героя".

"Да, в Вашингтоне".

"Или перед штаб-квартирой Объединенных Наций".

"Но он хотел, чтобы его кремировали, так же как и жену, а потом, если это будет возможно и не очень хлопотно и дорого, чтобы их пепел рассыпали в пространстве".

"Разумеется".

И кто-то продекламировал:

"...Когда же он умрет,

Изрежь его на маленькие звезды,

И все так влюбятся в ночную твердь,

Что бросят без вниманья день и солнце".*

Вновь голос Джона Уайта:

"Я....я не помню вашего имени".

И старческий бас:

"Иеремия".

"Я думал, что вы..."

"Умер? Вздор. Умер Макдональд, умерли все из моего поколения, а я жив. Солитариане живут, может, в меньшем

* У. Шекспир. Ромео и Джульетта (пер. Б. Пастернака).

числе, но дух их остался прежним, и они увидят единственного Бога, того, который сотворил человека по своему подобию. Но я пришел не разговаривать о солитарианах, а отдать последнюю честь Макдональду, который, хоть и атеист, был человеком правого духа, человеком великой мечты и великих поступков, которого уважали даже чтущие Бога, человеком, о котором можно сказать, что он был слугой Божьим, хотя и не знал этого..."

И когда все это кончилось, Макдональд остался сидеть в комнате с компьютером, вглядываясь в пространство. Губы его шевельнулись:

"Покуда воды рек текут в моря,

Покуда тень живет в долинах гор,

А в небе светят звезды, до тех пор

Жить будут твое имя, честь и слава".*

Он не услышал, как дверь открылась и закрылась вновь.

- Книга памяти кончилась, Боб, - сказал Джон Уайт, после чего добавил уже помягче: - Извини. Ты плачешь?..

- Да, - сказал Макдональд. - И самое печальное, что я продолжаю оплакивать себя. - Он чувствовал, как слезы стекают по его щекам, и не мог сдержать их. - Я никогда не говорил ему, что люблю его. Он никогда не знал этого, а я понял это только сейчас.

- Он знал, - заметил Уайт.

- Не нужно утешать меня.

- Да нет же, точно говорю тебе: он знал, - сказал Уайт.

- Придет однажды день, - продолжал Макдональд, - когда я смогу оплакивать его, а не себя.

Он энергично встал. Уайт протянул ему руку:

- Спасибо тебе, что приехал. Так ты подумаешь о работе?

Макдональд пожал руку.

- Я совершенно не готов думать об этом. Пока не готов. В Нью-Йорке есть одна девушка, с которой я хочу увидеться, и еще несколько дел, с которыми нужно закончить. Возможно, потом я задумаюсь о твоем предложении.

Выходя в коридор, Макдональд повернулся на пороге и еще раз окинул взглядом компьютерный зал. На мгновение ему показалось, что в полумраке он видит в кресле чью-то

* Вергилий. "Энеида".