Тээт Каллас - Звенит, поет

Крути подошел поближе, положил руку мне на плече и сказал искренне:

— Я ведь мог бы тебя… Пока ты спал… Или еще проще: ты бы проснулся, а коробочки нет. Как ярмарочной шапочки. А?

— Угм, — покорно кивнул я,

— Но я тебя уважаю. Ты парень культурный. С тобой можно действовать методом убеждения. Ну скажи сам, не замечаешь ли ты, что в своей работе, я имею в виду эту, как там ее, ну, в научной деятельности, так не кажется ли тебе, что последнее время ты стал каким-то поверхностным, рассеянным, легкомысленным? Ты ведь способен на гораздо большее.

— Я действительно поверхностный, — ответил я. — И ужасно рассеянный тоже… только и знаю, что разбрасываюсь… только и знаю, да, всякие там выступления по радио и…

— Ну вот видишь, а я о чем говорю! Ты, может быть, давно мог бы стать этим, как его, ну; профессором.

— Ох!

— Опять сердце? — спросил Крути,

— Кажется, желудок, — предположил я. Собственно, мне везде, во всем теле, от редких волос на макушке до кончиков ногтей на ногах, было больно и плохо. Из-за этой боли у меня совсем выскочило из головы, что именно благодаря Крути мои игры пошли вкривь и вкось, он казался мне в ту минуту таким разумным и понимающим человеком — мы двое, последние волшебники…

— Знаешь, у тебя все еще наладится, — сказал Крути, — Ну, валяй теперь контрслова .

Я огляделся вокруг. Все, все, все было убийственно мрачным. Мокрые кусты с обвисшими ветками, кротовые холмики, влажный воздух, низкое тяжелое небо, дорога с раскисшими колеями, горьковато-кислый запах ольшаника…

К чертям собачьим, к чертовой бабушке и ко всем прочим чертям, подумал я. С меня довольно, подумал я. Не желаю заниматься переустройством мира. Не хочу, и все. Хватит. Поеду домой, высплюсь хорошенько, пить больше не буду, приведу все дела в порядок… Вот так вот!

— В сказку даже, в невозможное верить смеет кто, всем солнца много, здоровья доброго, долгих лет.

Крути не очень внимательно наблюдал за мной. Мои контрслова были произнесены, он дотронулся пальцем до кончика носа, склонил голову набок и тихо сказал:

— Превосходно. Горький запах ольшаника.

— Ну, а теперь коробочку и каменное барахло.

Я вытащил коробочку. Ничего при этом не испытывая. Бросил ее через плечо в кусты. В воздухе крышка открылась, и камешки рассыпались.

Шорох в кустах.

И все.

Так-так-так.

Будь что будет.

Хуже все равно уже некуда.

Крути подошел к мотоциклу, и тот, ожив, затарахтел.

— Поехали?

— Аах-ха! — кивнул я.

— Время волшебников кончилось, — сказал Крути. — Видишь, как все просто!

Трясясь по проселку за спиной у Крути, я кое о чем вспомнил.

— Слушай! — крикнул я ему в ухо. — Может, теперь скажешь, какая у тебя еще была причина?

— А-а? — Крути было обернулся, переднее колесо вильнуло, он крепче схватился за руль. — Я вступил в брак. Ну, меня избрала одна красивая женщина. Ты слышишь, да? Чертовски развезло дорогу… Ведь в большинстве случаев женщины избирают мужчин, а не наоборот, как мы обычно считаем. Она, знаешь ли, человек реалистический, практичный и на дух… попробуем объехать эту лужу — здорово обдало? Ну вот, она на дух не переносит всяких лирических штучек. А я, балда, собирался из нее учигра сделать, понимаешь? С того-то все и началось. Знаешь, юноша, я не хочу ее потерять — вот и весь секрет.

Наконец мы выбрались на шоссе.

Крути остановился на обочине и надел шлем.

— Слушай, Неэм, я должен тебе еще кое-что сказать. У меня есть совесть, и она меня замучает, если я не буду с тобой до конца честен. Я тебе давеча одну вещь не сказал. А теперь все-таки скажу — наплевать, через пять минут ты о ней напрочь забудешь. Знаешь, парень, — ни у кого, кроме тебя, не было этой «абсолютной гарантии», понял? Я с такими вещами раньше не сталкивался, и от этого у меня возникли некоторые трудности, как ты, возможно, помнишь… Так что пришлось с тобой вступить в переговоры, которые протекали, как видишь, в духе понимания и взаимного уважения. Теперь этот паскудный осколок камня валяется в ольшанике. Пес с ним, а? Ты станешь человеком, и я смогу жить спокойно. Ну что еще? Пока, Неэм!

Крути нацепил защитные очки, включил ногой скорость и с ревом помчался прочь.

Крути с ревом помчался прочь, а я поплелся в магазин. Было около половины четвертого.

В магазине торговали шлемами для мотоциклистов, селедкой, вином, мануфактурой, детскими колясками, художественной литературой, а также, к счастью, и лимонадом. Порывшись в карманах, я нашел целых десять рублей. Под удивленными взглядами двух-трех деревенских женщин залпом выпил две бутылки лимонада подряд, взял еще три бутылки в запас, теперь на меня с любопытством воззрились и несколько мужчин с бутылками «Бархатного» пива в руках, я съежился, сгорбился и поспешил уйти из магазина.

Снаружи ничего не изменилось.

На автобусной остановке было пусто и скучно.

Следующий автобус, как следовало из расписания, должен был отправляться в Пярну часа через два.

Накрапывало.

Я поставил сумку на землю, потом поднял ее, снова поставил — я пытался что-то обдумать.

Человек ведь не может существовать без того, чтобы не думать.

Думать, однако, было очень трудно»

Даже невозможно. Ну просто ей одной мысли не было в. голове. Словно их сроду там не бывало.

Жить мне не хотелось, а смерть не приходила.

И нигде поблизости не было никакой смерти,

В конце концов я решил, что надо стать выше всего этого.

Я распрямился, насколько мог, постарался шагать так широко, как только было возможно, и направился в противоположный от магазина конец низкого строения, где на дверях темно синела вывеска: «Отделение связи».

Я решил приняться за дела.

Я заказал три срочных разговора,

443-85. «Редакция? Прошу извинить, я немного задержусь…»

462-60. «Здравствуй, Энн…»

И — 07.

Ноль-семь? — удивленно надулась тетка в окошечке.

Ноль-семь, — ответил я мрачно.

Это невозможно.

Вполне возможно. И вы сейчас услышите, как… Примерно через четверть часа меня попытались соединить с первым абонентом.

— Алло, четыре-четыре-три-восемь-пять не отвечает, — сказала далекая девушка в Таллине;

Я долго раздумывал, солидно хмыкал, затем несколько высокомерно потребовал:

— Ладно, позовите тогда Фатьму.

Далекая девушка не удивилась. Официальных ноток в ее хорошо поставленном голосе поубавилось.

— Фатьма будет в четыре часа. Вообще-то несколько минут назад она была здесь. Она вернулась из турне и устала. А вы кто? Может, ей что-нибудь передать?

— Я тоже… из турне. Я еще не вернулся, но тоже… устал. Я позвоню после четырех. Давайте мне тогда второй номер.

Немного погодя, в трубке затрещал вибрирующий мужской голос.