Наталья Баранова - Игры с судьбой. Книга вторая

Но… "Покуда держит камни Хрустальная дева, стоять и Лиге".

Слабое утешение. Стоять…. Эх, захлестнет, затопит….

Посмотреть бы вновь в желтые глаза воина, да нет ни смелости. Ни сил. Только обронить в ответ.

— Правда твоя, Таганага. Только и мне б надо в город. Но не в этом же…..

Только рассмеяться, глядя на вышитый цветами шелк, на дорогой наряд. Многим знакомый.

— Это как раз не проблема…..

Все припасено. Одежда, обувь, парики и грим. Выбирай, шут, облик. Меняй личину, дабы не узнали. Что желаете, господин хороший?! Кем на сей раз предстать?

Перебирали пальцы лен и сукно, кожу и шелк. Гладили пряди волос разного цвета — черных и светлых, русых, пепельных, снежно — бесцветных, покуда не обожглись о рыжее пламя. Отпрянули пальцы.

Таганага заметил, блеснул глазами, удержал руку.

— Сам говорил…..

И в словах тот же упрек. Та ж кислота укоризны.

И как признаться, что прошлое минуло, и пугает сама возможность хоть на миг, на краткую минуту воскреснуть прежним — собой. Не от этой ли гипотетической вероятности так гнет и лихорадит, выворачивая душу?

А воин понял. Отпустил руку, отошел к окну бесшумным шагом охотящейся кошки.

— Если передумал, я спорить не стану….

И не угадать, что таится за ровным тоном голоса. За мягкостью слов. Что за чувство несет он и боится расплескать?

Только вздохнуть.

Отвернуться б, уйти. Унимать бессилие в бесцельном блуждании в лабиринте улочек. Страх. И алчность. Но уйти невозможно, так же, как и отказаться от собственных слов.

Взглянуть в гладь тусклого зеркала, покрытого паутиной, примерив рыжее пламя чужих локонов, заодно примерив улыбку. Нет не прежнюю — такой ей уж и не бывать, чуть грустную, не безрассудную ухмылку. Протереть пыль с зеркала рукавом и отпрянуть от отражения, смотревшего из глубины.

Рыжий, бессовестный и вдохновенный. Только чуть более пронзителен взгляд. А так, даже грима не нужно. Словно откатились года в былое. Словно прошедшее обернулось настоящим.

Защемило, заныло сердце, обожгло. Память! Но не стать уже тем, минувшим. Тем, что когда-то был. Безрассудство сгорело. Истрепалось бесстыдство. Слиняла огненная рыжина. Вдохновение минуло. Что осталось? Да только злость.

Только запал и дерзость. Только месть…

Усмехнуться б.

Если б в том, былом, довелось встретиться с самим собой нынешним — узнал бы? Да вот не факт. И не признал бы.

Только чуть сильнее сжались губы и заиграли желваки. Вспыхнул стальным клинком взгляд.

Сбросив на пол сияющий шелк, переоделся. Плотные брюки из черной ткани обтянули бедра. Высокие сапоги прильнули к голени. Поверх тонкого батиста рубашки накинута скупо мерцающая ткань куртки. Руки в карманы и — на выход.

— Куда намылился? — и вроде так же тускл голос воина, но нет, ловит чуткое ухо нотки окаянного озорства. Нотки с ничем не перепутанным оттенком бодрой радости.

— В город. Вернусь поздно.

— Зачем?

— Вот вернусь, и поговорим…..

Короткий кивок ответом. И вовсе уж неожиданное:

— Я с тобой!

— Не стоит.

— Что ж, прикажи мне остаться!

"Прикажи!" А на губах не улыбка — оскал. Прикажи такому, справься с ним. Так нет, не справиться! И хорошо это знает воин. Оттого и выбрал момент, когда можно напомнить.

Пожать плечами, не пререкаясь и не споря. Все равно сделает по-своему.

Стоило выйти на воздух — ветер бросил полные пригоршни ледяных мелких капель на кожу. Взбодрило. Ушла тоска.

Пальцы машинально ощупали камни, припрятанные у сердца.

Нырнув в поток спешащих фигур, он пошагал без определенной цели, стараясь затеряться в толпе.

Люди скользили по его лицу и фигуре равнодушными взглядам. Кто-то отставал, кто-то обгонял.

Ветер трепал рыжие пряди локонов парика.

И вдруг, внезапно, словно не в яви. Во сне.

Крепкая фигура стародавнего знакомца. Пронзительный взгляд, волнение в складках морщин. Олай Атом. Строгий. Упрямый. Седой.

— Аретт, ты?

Только кивнуть слегка, пытаясь проглотить горячий ком, вставший поперек горла. Перехватило дыхание, не позволяя дышать — то ль волнение, то ли стальные, в шипах колючей проволоки ростки некогда посеянного кода.

Только озлиться еще больше, это осознав, чувствуя, как темнеет перед глазами мир. Как отступает реальность и словно издалека, со стороны воспринимать и себя самого и весь этот окружающий его поток….

Аретт… уже чужое имя. Так отчего же мокрая соль по щекам? От этого ли нежданного узнавания.

— Мир тебе, Олай. Давненько не виделись.

— Аретт, Аретт! — и тихий укор. — Жив чертяка! Жив!!! А говорили….

— Сказать можно разное.

Пожать крепкую ладонь старого знакомца, чувствуя, как рушатся ледяные торосы. Как вскипает жизнь, разрывая дурман. Разве ж удержать плотине — шквала взбесившейся реки? Разве засыпать песком с берегов всех глубин океанов? И не наигранная, а та, прежняя осветила лицо улыбка, заставляя маслянисто, сметанно сиять серые вдохновенные глаза.

— А ты не изменился…..

Посмотрев на седые виски, усмехнуться, понимая, что ничуть не изменился блеск темных глаз.

— Ты тоже.

Постоять друг против друга, помолчав. Иногда оно бывает нужнее всяких слов. Пожать ладонь друга на прощание, чувствуя, что на смену снежной метели приходит весна. Обещание возрождения. Луч надежды. И пусть до весны еще долго, пусть лишь первые мгновения пошли от солнцеворота, но душа уже ждет…. Того тепла, света, талой воды и аромата свойственного лишь началу расцвета.

Проводив глазами знакомца и самому шагнуть в людской водоворот, идти, бежать, спешить. Вынюхивая, словно лисице все новости, собирая сплетни. Отделять зерна от плевел. И тонкой ниткой вшивать в орнамент жизни свой собственный, особенный узор.

" Ты не изменился…"

Ловить в бликах начищенного до блеска стекла свое отражение. Рыжий, гордый, огненно-дерзкий, словно рожденный полуденным зноем. И легкий румянец грел щеки. И сияли глаза.

Кружил голову хмель вольного ветра. Каждый глоток воздуха уносил кручину вдаль. И обжигали кожу случайные сполохи Синих, чудных, невозможных камней.

Очнуться, держа в руках полированное дерево простенькой аволы. Дешевой, невзрачной. Очнуться б и выпустить из рук. Вспомнив ту… прежнюю первую — из драгоценного красного дерева, сереброструнную, с нежной волоокой головкой Музы на грифе.

Но не отпускали пальцы.

— Бери, недорого…. Считай что даром. Кто знает толк, тот оценит….

Тронуть пальцами натянутые струны, высекая звук — то ли вздох, то ли вскрик, то ль движение пронзительно — стылого ветра.

Откликнулась авола. Запела. Звенела трелями. Ревела зверем. Нежным хрустальным, говорком текущего ручья нашептывала что-то.

Горели пальцы, вспоминая старое искусство. Горели щеки. Горел и плавился в горле ком, не дававший обронить и звука.