Наталья Баранова - Игры с судьбой. Книга вторая

Приподняв Катаки плюнуть в смазливое личико, в самые глаза, приставить бластер к виску, отмечая, как белеют губы, и ледяная испарина выступает на висках.

— П-помилуйте, господин!

— Помиловать?

И только гаденькая усмешка на губах. Хочется придавить, вонзив каблук в слабую плоть, пригвоздить к полу, хочется раздавить мерзкую гадину!

Помиловать! Кровь бросилась к щекам. И дрожала рука на курке. Как хотелось отомстить и этому. Не за себя, за все зло, причиненное людям.

Только ударить наотмашь увесистым металлом ствола по смазливому личику, выбивая зубы.

— Этих, — произнес, указав на тихо стоящих у стены заговорщиков, — казнишь сам. Каждого десятого из команды — тоже! Для острастки остальных. И! Если мне покажется, только покажется, Катаки, что ты вновь затеваешь заговор, то выстрелом в голову ты не отделаешься. На кол посажу! Ясно?!

И только кивок в ответ. А по лицу — слезы. Слюни. Сопли… и сочит из разорванной губы кровь, от всей красы контрабандиста одни ошметки — страх изменил черты, и ничего человеческого не осталось. Только ужас и готовность пойти по головам., и…. Нет, не раскаяние, не знает этого чувства и этого слова контрабандист, но преклонение перед более сильным.

И только сплюнуть вновь, чувствуя презрение ко всему миру и к самому себе, развернувшись, уйти, ожидая выстрела в спину. Да так и идти с гордо поднятой головой, презрительным видом и холодом в сердце, ступая словно по раскаленным угольям и не смея этого показать.

15

— Позвольте помочь Вам, господин….

И откуда только взялась здесь в ало — золотой, пламенеющей его каюте? Ласковая, знойная, обжигают карие темные глаза вожделеющим взглядом, просят полные губы поцелуев. Не женщина — мечта развратного мальчишки. И хороша, чудо как хороша! Темные волосы, высокие скулы, длинная гордая шея, крепка высокая грудь.

Легкая ткань не скрывает изгибов тела, струится мягкими драпировками, на светлой коже сияют жаркими сполохами золото и самоцветы, стекают цепочки в ложбинку меж высоких грудей.

И поступь кошачья, призванная, мягкая. И взгляд, и улыбка. Смотрит из — под ресниц, разжигая в крови пламя. Знает, что делает чертовка! Этот взгляд! О, этот взгляд, который обещает блаженство, напополам со смертной мукой! И можно что угодно отдать за этот взгляд…. За это обещание, за страсть…

И ответить бы на зов, ринуться, как с обрыва в реку в хмельную, угарную страсть, первобытное шквальное безумие, растворившись в очах, в губах, во всем ее сладком желанном теле.

Да только не дано этого рабу Императора.

А ласковые руки тянулись к его плечам, льнула к его телу девчонка, словно прося тепла и холода, нежности и боли. Пьяными, безумными были ее глаза, жаркими губы, обжигало дыхание.

Отстранившись, отойти…. Да только такая разве ж отпустит?

— Вы не хотите меня, господин? — голос низкий и хрипловатый, как зовущий голос мартовской кошки. — Вы не бойтесь! Я дурного не сделаю…

И судорожно срывают быстрые проворные руки с его плеч драгоценный, сияющий шелк…, мутится сознание, горьким комом подкатывает к его губам дурнота, от близкого, слишком близкого дыхания ее губ!

Нет, не для раба Императора радости любви, невинные шалости похоти, озорное скольженье в пучину разврата!

Вместо радости — мука, ком в горле, неприятие каждой клеточкой тела чужого вожделения, чужой страсти. Код, чертов код! Разорвать бы, но как? Как избавиться от паутины, давно сросшейся с ним. Не выпутаться из сетей, накинутых Локитой по капризу Хозяина, не сорваться рыбке с крючка!

И ненависть, не рассуждающая, жгущая огнем бросается в голову, затмевая окружающий мир.

Ударить по щеке, хлестко, наотмашь, так, что, не устояв на ногах, отшатнулась в сторону, упала, смотря на него неверяще и странно.

— Я ничего дурного не сделала, господин… — а голос звучит как из глубокого колодца, ни обиды в нем, ни гнева, а изумление напополам с просьбой прощения.

— Не сделала, — отозваться глухо, чувствуя, как молоточками стучит по вискам кровь… — и не сделаешь. Пошла прочь!

Дрогнули губы, как у обиженного ребенка, наполнились слезами глаза. Отрицательно помотав головой, неловко поднялась на ноги, подковыляла и уперлась грудью в выставленную впереди ладонь.

Остановившись, смотрела в его глаза пустым, бессмысленным взглядом.

"Уходи, я ж убью тебя, глупая!"

Уходи…

Снова и снова, как заклинание, как мольбу о помощи мысленно повторяя одно и тоже…. И одна мечта — не сорваться, остаться собой, хоть в этом пересилив чужую, жестокую волю!

— Вон пошла! — крикнув, словно хлестнув, оттолкнув от себя.

— Господин? — а в глазах, только что бывших пустыми недоверие и удивление без меры.

"Ну, с чего, с чего ты решила, будто нужна? Ну, откуда ты, ТЫ свалилась на бедную мою голову? Ну, с чего ты взяла, будто буду я благодарен тебе за поцелуи и ласки? Ну, кто сказал, что я вожделею их? Что желаю…. Да нет же, желаю…. Только, даже признавшись, не мне их принять. И Песня и Любовь и Мечта — не для меня. Все когда-то выменял на жизнь сына. Все отдал, не торгуясь…. Только как же сложно жить — без половины себя! Дышать, ходить, смеяться…. И не быть! Не чувствовать себя живым. Живым!"

— Уходи, — и спокойно и тихо, словно не было урагана, грозящего утопить разум в шквале чувств.

Покачала головой, опустила взгляд, вздохнула. Отступила на шаг….

— Господин!

— Ты еще здесь?

Тишина ответом. Обхватила себя за плечи, стояла, поникнув, смотря в пол, и тихо-тихо дрожали губы. Плясали сполохи в драгоценных камнях — варварски — крупных, бесстыжих рубинах браслетов….

Так хотелось утешить…. Ведь не камень же сердце…. Не камень…!

Так хотелось обнять и прижать голову к своему плечу, стоять, наслаждаясь теплом и запахом волос, чудесным волшебством короткого момента.

Не дано….

Ах, Властитель, Хозяин, как много украл! Отобрал, позавидовав робкому счастью…. Посмеялся….

И только закусить губу или вонзить ногти в ладони, унимая душевную боль. И стоять, чувствуя…. а ничего не чувствуя, кроме душного гнева, да царапающих осколков стекла там, где положено быть душе….

— Ты меня слышала, женщина?

Короткий кивок ответом, а в глазах стоят слезы.

— Пожалейте меня, господин….

Пожалеть….?

Подойдя, помочь подняться с пола, пресекая попытки вновь вцепиться в плечи и губы, усадить в глубокое кресло, сунув в руки ей свежий платок.

— Я жалею, — и мягко и гадко, отстранившись, словно выстроив стену, — жалею. Только ты мне не нужна. И не нужно смотреть так, словно режу! Ну, зачем ты пришла? Не за лаской моей, это точно. Что ты хочешь? И кто ты?

Нет ответа. Молчание, словно дым. Сизо — алый. Духмяный. Забытый.

Усмехнувшись, бросить тело в кресло напротив, сидеть, смотря взглядом василиска, и так же, как и она, кусать губы, пытаясь обрести спокойствие. Пытаясь приманить к себе безмятежный покой.