Сергей Лукьяненко - Фантастика 2000

И вот, за несколько минут до полуночи, грянул гром, и ливень застучал по подоконнику. Ему стало немного полегче. И он почувствовал, что чертовски проголодался. Но все, что могло быть съедено, было съедено им еще в обед, в дверце маленького и пустого холодильника одиноко стояла бутылка коньяка. А в общем-то это как раз то, что ему нужно.

Он сел на мокрый подоконник, так, чтобы ни один гриб ни за что не цеплялся, налил себе полстакана коньяку и залпом выпил его… И в этот миг грянул яростный раскат грома, такой, что, казалось, небо, не выдержав натяжения на пяльцах горизонта, лопается посередине. А еще через несколько секунд, когда стрелки часов окончательно сошлись на цифре 12, на темной, противоположной окну стене вдруг вспыхнула, дрожа, яркая алая точка размером с копейку.

Она светилась сильнее и сильнее, подрагивая при этом все с большей и большей амплитудой; она вроде бы как пыталась сорваться с места, а некая магнетическая сила удерживала ее. Но в конце концов она сорвалась-таки и побежала по стене, оставляя за собой алую пылающую надпись: «Сказано так в книге Владыки сущего: и один раз лишь в тысячу лун явится тот скверный, кто употребит сердце свое на пагубу спасителя своего, и быть тому василиском мерзостным, и быть ему сожранным преемником своим».

Я почувствовал дикий животный ужас: значит, эти грибы не странная, страшная, но временная болезнь, а нечто длительное, что закончится вовсе не выздоровлением, а полным перерождением черт знает в кого.

«Действительно, — поздно осознал я, — что может быть подлее? Ведь я засадил в тюрьму того, кто спас мне жизнь! Ради чего? Из ревности? От ощущения униженного честолюбия. Но ведь и Майя хотела мне только добра. Да, я достоин лютого наказания. Я — чудовище».

И я крикнул в ночь: — Я — чудовище!

Но мне ничуть не полегчало. Вспыхнула и мгновенно перегорела спираль небесной электролампочки, чуть озарив подмоченный мир. Тут я подумал: «Я — главный виновник. Я был ослеплен яростью. И я наказан. А Гендос? Он все понимал, но не остановил меня; куда там, напротив, он с радостью помог мне совершить подлость. Собака».

— Гендос — собака! — крикнул я, и мне согласно подмигнула очередная зарница. Знал ли я, что означают эти вспышки после моих слов? Что это — знак подтверждения и согласия некоего Владыки сущего. И в то утро, когда я обнаружил, что мои «грибы» становятся все тоньше и жестче, превращаясь в твердые, как сталь, и блестящие, словно слюда, чешуйки, Гендос проснулся, уже немножко собакой — миллиметра на два высунулась щетина (по всему телу) и показался кончик хвостика.

Обнаружив все это, Гендос хотел было вскрикнуть, но вместо того, скорее, слегка взвыл. И проснулся окончательно. Вскочил с постели и грохнулся на четвереньки: спина не желала принимать вертикальное положение. Держась за мебель, он заставил-таки себя выпрямиться. Его неудержимо влекло вниз, но он встал и даже попытался сделать шаг; и тут с грохотом рухнула полка, в которую он упирался. Он взвизгнул, испуганно отскочил от полки, упав снова на четвереньки и испытывая огромное облегчение от того, что больше не надо вставать. Поскуливая и теперь буквально на глазах (если бы было кому смотреть) обрастая густой черной шерстью, он кругами забегал по комнате, пока не нашел наконец дверь.

…Я — василиск. С шеи и до кончика хвоста я закован в доспехи из алмазных пластин, а голова моя покоится в футляре из платины. Я знаю, что я — властелин змеиного княжества, хозяин подземных богатств и носитель множества магических свойств.

Я знаю, как мне попасть в свой дворец и взойти на блистательный трон мой. Я знаю свое единственное предназначение — повелевать. Эти знания появились в моем мозгу так же неожиданно, самостоятельно и полно, как изменился я внешне. Я знаю также, что, прибыв на место, я некоторое время буду увеличиваться в размерах, поедая останки своего предшественника, пока не достигну длины тринадцать метров, после чего лишь мое перерождение закончится.

Я выскользнул за дверь на площадку, быстро сполз по лестнице вниз, вышел на мокрую ночную улицу и, с шелестом прижимаясь к холодному камню стен, изгибаясь под прямым углом на поворотах, двинулся по пустынным шоссе в заданном только что родившимся инстинктом направлении. Прохожая — пожилая женщина — вскрикнула и отшатнулась, увидев меня. Я скользнул по ней взглядом, и она превратилась в статую из хрупкого минерала. Статуя, потеряв равновесие, упала и разбилась на тысячу кусков. Возле кучки щебня на тротуаре остался лежать раскрытый зонт.

…Подземный источник. Несколько суток вплавь в кромешной тьме. Бег по пещерным лабиринтам недр. Бой с огромным, но неповоротливым ящером. Победа. Восхождение на престол и пышная феерическая коронация. Все это заняло верхний слой его памяти. Но не смогло напрочь вытеснить память человека.

Однако с каждым днем все труднее ему становилось вспомнить, что уж такого привлекательного он находил раньше в том, чтобы быть мягким и теплым, как гейзерная жижа.

Все стремительно менялось в жизни Майи Дашевской. Сначала — внезапная сумасшедшая любовь. Потом — отвратительная сцена обвинения ее в предательстве. Еще через день — ее любимый (а сейчас, в то же время и ненавидимый) человек лежал на операционном столе со вскрытой, как консервная-банка, грудной клеткой. А после операции — арест человека, которого она боготворила.

Чтобы не травмировать больного своим видом в послеоперационный период (да и самой ей было больно видеть его), чтобы осмыслить все происшедшее, Майя взяла отпуск и поехала домой, к маме. Поела «своих» овощей с огорода, позагорала на речке. Буря в душе ее мало-помалу улеглась, она все чаще корила себя за черствость и эгоизм и решила, что, вернувшись, каких бы унижений ей это ни стоило, заставит его понять и поверить, что она не предавала, не отрекалась, что она любит его. А уж потом пусть ОН вымаливает прощение у нее.

И когда отпуск закончился, она дважды приходила в общежитие к его двери. Ц дважды дверь оставалась мертвой. И когда во второй раз «участливая» старушка-вахтер ехидно спросила: «Неужто и записки не оставил?» и добавила: «Его уж недели три как тута нету», она окончательно уверилась — он вернулся в семью. А значит, она — Майя — никогда больше, как бы ни было ей больно, не станет искать с ним встреч, пытаться что-то ему объяснить.

Сегодня по селекторной связи ее вызвали в кабинет шефа. В кабинете зам, округлив глаза, объявил, что звонили прямо ОТТУДА (он потыкал пальцем в потолок) и велели передать, чтобы она немедленно шла в горисполком получать ключ и ордер на квартиру.

Первое, что она почувствовала, — горечь: та самая дурацкая квартира, из-за которой он возненавидел ее. Но горечь уступила любопытству, и она отправилась куда было сказано.