Стивен Барнс - Плоть и серебро

Такие создания почти невозможно идентифицировать благодаря их способности скрывать себя, подобно смертельно ядовитым хамелеонам. Разумные затаившиеся твари, которые обнаруживаются только когда кто-нибудь случайно наткнется на погреб, выстеленный человечьими костями, или на шкаф, набитый отрезанными головами. «С виду был вполне нормальный человек, — говорят потом соседи. — Нелюдимый только».

Но когда маскировка и хитрость отброшены, не остается сомнений, что это человек только номинально рожденный от женщины, но воспитанный в аду и вскормленный ядом. Открывается хладнокровный и свирепый монстр, управляемый непроизносимыми желаниями и полным безразличием к любой жизни, кроме своей.

Брат Кулак рассмеялся лишенным веселья смехом, от которого у Марши по позвоночнику пробежала дрожь отвращения.

— Я напугал вас, доктор? — спросил Кулак, и гнилые глаза его сверкнули ярко и хитро.

Марши придержал первое, что пришло на ум: «до смерти».

— А разве это не было, гм, вашей целью? — ответил он голосом, настолько близким к нормальному, насколько ему это удалось.

Улыбка Брата Кулака напомнила ему веселую ухмылку rictus sardonicus на лице скелета с косой, изображавшего в средневековом искусстве Чуму.

— Может быть, немного. Я очень хотел, чтобы мы сразу расставили все на свои места. Может быть, я не в лучшей форме, но я не стал меньше. У меня власть. Над всем этим, — он повел рукой, будто охватывая всю Ананке, — а теперь и над вами. Это все мое, созданное по образу моему. Я превратил это в тигель, мой дорогой доктор. Я — в его центре. Я и есть его центр. Я его создатель и господин, пламя и печь. Скажите, вы знаете, что такое тигель?

— Да, — ответил Марши. Слова рождались помимо его воли. — Это сосуд, в котором выплавляют золото.

Кивок.

— Прекрасный ответ. Тигель — это способ снизить содержание излишков и примесей, создавая нечто полезное. Я — плавильщик. Я — печь. В моем тигле выгорает все, что не служит моим целям. Индивидуальность выжигается, как каленым железом. Самостоятельность истребляется. Любовь кремируется. Вера испаряется. Надежда обугливается в чернейшую золу…

Марши глядел на страшные желтые глаза, а старик вел свою сумасшедшую литанию хриплым гипнотизирующим голосом, и все вокруг исчезло, кроме глаз и голоса старика.

— Искусство плавильщика в том, чтобы нагреть тигель до нужного градуса. Разрушить психику людей до той степени, когда останутся только страх и вера. Когда они сплавятся в одно. Страх и вера гарантируют совершенную службу, не знающую сомнений. Из тигля возникает материал, подходящий для ковки инструментов.

Взгляд Брата Кулака снова упал на Марши. Тот почувствовал, как этот взгляд вгрызается в него, острый и парализующий, как клык гадюки. Черная прорезь рта дернулась в непонятной улыбке.

— Вам выпал случай увидеть своими глазами, доктор. Что вы думаете о моем тигле?

Марши облизал разбитые губы, ощутил вкус крови. Вирулентное безумие старика заражало самый воздух, которым он дышал, подобно смертельному боевому виротоксину; этот воздух удушал, подавляя волю и чувства. Марши неловко поерзал в кресле, но не мог найти в себе силы отвернуться.

Не осознавая, что делает, он медленно поднял руку к серебряному значку на груди, будто пытаясь найти напоминание о том, кто же он такой. Эмблема оставалась на месте, болтаясь на окровавленном лоскуте рубашки. С легким щелчком металл коснулся металла.

Будто внутри замкнули переключатель. Немедленно вернулось ощущение собственной личности, собственной цели. С ним вернулась память об одноглазом ребенке, которого этот человек приговорил к смерти из циничного презрения к человеческой жизни — или из грубой и холодной жестокости.

— Я думаю, это мерзость, — услышал он свой ответ. Он моргнул и сел прямее; вернувшийся гнев заставил его стиснуть подлокотники кресла. — Я думаю, что хорошо было бы, если бы кто-нибудь засунул приготовленное вами блюдо в вашу же сволочную пасть.

Брат Кулак качнулся в кресле назад, прикрыв глаза и усмехаясь.

— Наверное, вы правы, — спокойно согласился он.

— И еще как прав.

— Вы так уверенно говорите. Вы бы вызвались быть рукой правосудия, доктор?

Марши глядел на него, представляя, как его серебряные руки смыкаются на тощей шее Кулака. Они стискивали подлокотники, и силы их хватило бы, чтобы сломать шею Кулака как соломинку.

— Подумайте о той боли, о том страдании, которое вы этим предотвратите.

Он уже думал. Убить Кулака — это будет как вылечить болезнь.

— Давайте, доктор, — позвал Кулак, поднимая подбородок и поглаживая шею приглашающим жестом. — Сделайте то, что правильно. Возьмите дело в свои руки. Уничтожьте страдание. Восстановите равновесие.

Марши глядел на своего искусителя, но оставался на месте. По бокам у него стекал холодный пот. Кулак улыбнулся от мерзкого удовольствия.

— Я так и думал. Вы не поднимете на меня руку. Ваше праведное негодование — просто шутка. Мне она кажется очень смешной, а вам?

Марши отвернулся с болезненным чувством. Кулак продолжал его изводить, и с каждым его словом Марши становилось хуже.

— Вы не можете забыть, кто вы такой. Вы дали клятву сохранять жизнь, а не отнимать ее. Исцелять, а не вредить. Вы посвятили всю жизнь этой клятве. Той клятве, что годами над вами издевается. И даже сейчас она издевается над вами вместе со мной.

— Я посвящаю жизнь свою работе исцеления…

Марши ничего не сказал. Кулак вызвал в памяти слова, которые остались единственной святыней всей его жизни. Клятва Целителя. Она основывалась на Клятве Гиппократа, но была больше, чем та: этический идеал, который он нес несгибаемо и который поддерживал его в ответ. Призвание стало пустой скорлупой, и Клятва была тем клеем, который держал вместе хрупкие треснувшие куски.

— Я болен, дорогой мой доктор, — продолжал Брат Кулак, с усмешкой затягивая винты испанского сапога. — Наверное, я при смерти. Вот почему я велел доставить вас ко мне. Теперь, оказавшись здесь, вы сделаете все, что в ваших силах, чтобы меня вылечить.

— Я этого не сделаю. — Марши заставил себя произнести эти слова, но вышел еле слышный шепот.

От насмешливого хихиканья Брата Кулака будто личинки поползли по его внутренностям.

— Сделаете, сделаете! — проскрипел он. — У вас нет выбора. Соблюдение вашей смехотворной Клятвы Целителя — это единственный волосок, который удерживает вас от падения в бездну. Это последний клочок самоуважения, который у вас остался.

Он остановился перевести дыхание.

— Я изучил вашу породу. Я о вас знаю больше, чем вы о себе знаете. Нарушьте вашу Клятву — и само ваше существование потеряет смысл. Окажется, что вы бросили все, что считали священным, ради пустышки .