Роберт Хайнлайн - Логика империи

— Маленькая история, в которой была замешана одна из моих студенток, — признался он. — Моя жена заняла неблагожелательную позицию в этом деле, и так же поступило правление университета. Правление давно уже расценивало мои воззрения как слишком радикальные.

— А это так и было?

— О боже, нет! Я был твердокаменным консерватором, но у меня была неудачная манера выражать консервативные принципы скорее реалистическим, чем аллегорическим языком.

— Сейчас вы, вероятно, радикал?

Доктор слегка поднял бровь.

— Отнюдь нет! Радикал или консерватор — все эти термины существуют для эмоциональных позиций, а не для социологических воззрений.

Доктор взял рукопись, прочитал ее до конца и возвратил Уингейту без всяких замечаний. Но Уингейт настаивал, чтобы он сказал ему свое мнение.

— Ладно, если вы требуете, мой друг…

— Да.

— Я сказал бы, что вы впали в самое распространенное из всех заблуждений относительно социальных и экономических факторов — уверовали в «дьявольскую теорию»!

— Как вы сказали?

— Вы приписываете экономической подлости создание условий, являющихся просто следствием человеческой глупости. В колониальном рабстве нет ничего нового; это — неизбежный результат империалистической экспансии, естественный результат устарелой финансовой системы.

— Я подчеркиваю в моей книге роль, которую играют банки.

— Нет, нет и нет. Вы полагаете, что банкиры негодяи. Вовсе нет. Так же, как и служащие Компании, или патроны, или правящие классы там, на Земле, не являются негодяями. Людей вынуждает необходимость, и вот они вводят разные усовершенствования, которые оправдывали бы их действия. Это даже не алчность. Рабство экономически невыгодно, непродуктивно, но люди втягиваются в эту систему, как только обстоятельства вынуждают их к этому. Другая финансовая система… но это уже второй вопрос.

— Я все же думаю, что все это коренится в извращенности людей, сказал Уингейт упрямо.

— Не извращенность, а просто глупость. Я не могу доказать вам, но вы убедитесь сами.

Ввиду успеха «тихого радио» Начальник послал Уингейта в большую поездку по другим лагерям Свободной Федерации, чтобы и им помочь установить новое оборудование и научить, как с ним обращаться. Уингейт провел в поездке месяц, много работал и получил огромное удовлетворение от своей работы: свою поездку он закончил с приятным сознанием, что сделал для свободных людей в борьбе против их врагов больше, чем это могло быть достигнуто в результате кровавого сражения.

Когда он вернулся в свою общину, то нашел там ожидавшего его Сэма Хоустона Джонса. Уингейт бросился к нему.

— Сэм! — крикнул он. — Сэм! Сэм! — Он схватил его за руку, колотил по спине и осыпал его ласковыми ругательствами, как все сентиментальные люди, когда пытаются таким образом скрыть свои чувства. — Сэм! Ах ты, старый негодяй! Когда ты прибыл сюда? Как тебе удалось бежать? И как это ты, черт тебя побери, сумел проделать весь путь от Южного полюса? Или тебя перевели до того, как ты бежал?

— Здорово, Хэмп, — сказал Сэм, — А теперь спрашивай по порядку и не так быстро!

Но Уингейт продолжал возбужденно тараторить:

— Господи боже мой, как приятно видеть такого урода, старина! Как я рад, что ты приехал сюда, это замечательное место. У нас тут самое предприимчивое маленькое государство во всей Федерации. Оно тебе понравится. Здесь все — замечательные ребята!

— А ты у них кем будешь? — спросил Джонс, разглядывая его. Президентом местной торговой палаты?

Уингейт взглянул на него, затем рассмеялся.

— Я понял. Но серьезно, тебе здесь понравится. Разумеется, тут все иначе, чем на Земле, но Земля — это дело прошлое. Не лучше ли забыть о том, чего не вернешь, а?

— Погоди минуту, тут явное недоразумение, Хэмп. Послушай, я не бежавший раб. Я здесь для того, чтобы увезти тебя домой.

Уингейт открыл рот, закрыл его, потом снова открыл.

— Но, Сэм, — сказал он, — это невозможно. Ты не знаешь!..

— Думаю, что знаю.

— Но ты ошибаешься. Для меня не может быть возврата. Если бы я вернулся, мне пришлось бы предстать перед судом, и они, несомненно, воздали бы мне по заслугам. Даже если бы я отдался на милость суда и сумел бы отделаться легким приговором, то прошло бы двадцать лет, прежде чем я был бы свободным человеком. Нет, Сэм, это невозможно. Ты не знаешь всех обвинений, которые мне предъявят.

— Я-то не знаю, а? Это обошлось мне в кругленькую сумму, пока я все распутал.

— Как?

— Я знаю, как ты бежал. Я знаю, что вы похитили «крокодил» и высадили своего патрона, что ты уговорил двух других батраков бежать вместе с тобой. Мне пришлось действовать самой тонкой лестью и дать, уже не буду говорить сколько отступного, чтобы уладить все дело. Господи помилуй, Хэмп, почему ты не совершил что-нибудь более невинное, например, убийство, изнасилование или ограбление почтовой конторы?

— Ну что ж, Сэм, то, что я совершил, я сделал не для того, чтобы причинить тебе хлопоты. Я совсем выкинул тебя из моих расчетов. Я действовал на собственный страх и риск. Мне, право, очень жаль твоих денег…

— Забудь об этом. Деньги не имеют для меня значения. Мне они достаточно опротивели; у меня их много просто потому, что я был осторожен в выборе родителей. Я пошутил, но, видно, это получилось не совсем удачно.

— Ладно, извини. — Смех Уингейта был несколько искусственный. Никто не любит благотворительности. — Но расскажи мне, что случилось. Я все еще пребываю в неизвестности.

— Хорошо.

Джонс был так же поражен и расстроен разлукой со своим другом после высадки в Адонисе, как и Уингейт. Но он знал, что ничего не сможет сделать, пока не получит помощь с Земли. Он много недель работал в качестве рабочего-металлиста на Южном полюсе в беспрестанном ожидании и ломая себе голову, почему сестра не отвечала на его обращения. Он написал ей несколько писем в дополнение к первой радиограмме, так как это был единственный род связи, который он мог себе теперь позволить. Но дни тянулись за днями, а ответа не было.

Когда он получил, наконец, радиограмму от сестры, все разъяснилось. Сестра не могла сразу получить его радиограмму, потому что она сама находилась не на Земле, а на борту той же самой «Вечерней Звезды», в каюте первого класса, под именем своей горничной. «Это — обычай моей семьи, чтобы избежать публичности, — пояснил Джонс. — Если бы я радировал не ей, а нашим поверенным, или если бы на корабле было известно настоящее имя сестры, мы бы встретились с ней в первый же день».

Радиограмма не была ей передана также и на Венере, потому что к тому времени планета проходила по другую сторону Солнца. Примерно на протяжении шестидесяти земных дней не было связи между Землей и Венерой. Радиограмма оставалась в конторе фирмы до тех пор, пока поверенным не удалось связаться с его сестрой.