Роберт Хайнлайн - Они

Врач бросил на него капитулирующий взгляд и засмеялся:

— Я не спорю с тобой. Жизнь действительно такова и, может быть, лишена смысла. Но это единственное, что нам дано. Почему же не наслаждаться этим — и чем больше, тем лучше?

— Ну нет! — Он упрямо сжал губы. — Вы не убедите меня. А откуда я знаю, что Вы правы? Из-за того, что вокруг меня только сцена и на ней толпы актеров, которые не смогли бы выжить, если бы постоянно не метелили друг друга? Все, что угодно, но не это. Огромное, невероятное безумие, которое меня окружает, не может не быть запланированным. И я разгадал Ваши планы!

— Что же это за планы?

Он заметил, что врач снова отвел глаза.

— Это игра, преследующая цель сбить меня с моего пути, оккупировать мой мозг и занять его ничего не значащими деталями, из-за которых я обязательно забуду самое главное. И вы все в заговоре против меня. — Он ткнул пальцем врачу в лицо. — Большинство людей просто беспомощные автоматы, а Вы — нет. Вы — один из участников преступного заговора против меня. Вас прислали сюда, чтобы заставить меня вернуться к разыгрыванию той роли, которую Вы мне предназначили. Он видел, что врач ждет, когда он успокоится.

— Не волнуйся, — проговорил наконец Хейвард. — Может, это и заговор, но почему ты решил, что заслуживаешь какого-то особого внимания к своей персоне? Может, это шутка, которую разыгрывают против всех нас. Почему бы мне тоже не быть такой же жертвой, как и ты?

— Черт бы Вас побрал! — И он снова сунул в лицо Хейварду свой длинный палец. — Это и есть самое главное в Вашем плане. Вы рассовали вокруг меня всех этих людей, похожих на меня, чтобы я не догадался о том, что являюсь центром Ваших интриг. Но я заметил самое главное, и это факт непреложный. Я уникален. Вот я, перед Вами, с внутренней стороны. А мир — с внешней. И я — центр…

— Полегче, полегче! А не кажется ли тебе, что и для меня мир является внешней стороной, а я сам — внутренней? Мы все — центр Вселенной…

— Не скажите. Это Вы хотели убедить меня в том, что я такой же, как и миллионы окружающих меня. Ложь! Если бы они были такими же, как я, я смог бы с ними общаться. А я не смог. Я старался, но не смог. Я раскрывал им свои сокровенные мысли в поисках тех, кому они были бы близки. И что я получал взамен? Глупые ответы, раздражающие несообразности, бессмысленную чепуху. Я повторяю Вам, что я старался. Боже, как я старался! Но никто не протянул мне руки. Все было пустым и чужим!

— Минуточку. Ты хочешь сказать, что я ничего не понимаю? Ты не веришь в то, что я живой и мыслящий человек?

Он внимательно посмотрел на врача:

— Я думаю, что Вы живой, но чужой мне человек. Один из моих антагонистов. И Вы окружили меня тысячами таких же, как Вы, — с пустыми лицами, бессмысленная речь которых простая реакция организма на шум.

— Но если ты все же согласен с тем, что я — субъект мысли, то как можно считать меня чем-то чужеродным по отношению к тебе?

— А вот как! — Он вскочил и бросился к шкафу, из которого вынул футляр со скрипкой.

Пока он играл, страдальческие морщины на его лице разглаживались, а все лицо приобретало какую-то одухотворенную красоту. На эти мгновения его снова захлестнули эмоции, но он уже забыл о своих снах. Мелодия легко следовала от мысли к мысли с неумолимой логикой. Он закончил игру триумфальным финалом, подытоживающим все сказанное-сыгранное, и повернулся лицом к врачу:

— Поняли?

— Хм-м-м. — Ему показалось, что врач становится осторожнее. — Это немного странно, но замечательно. Жаль, что ты серьезно не занимался скрипкой. Ты мог бы многого достичь. Да и сейчас не поздно. Почему бы тебе не заняться этим?

Он стоял и долго внимательно смотрел врачу в глаза, потом покачал головой:

— Бесполезно. Совершенно бесполезно. Общаться все равно ни с кем не смогу. Я одинок. — Он положил инструмент на место и вернулся к столу. — Мой ход, кажется?

— Да. Берегите своего ферзя.

Он оценивающе посмотрел на доску:

— Совсем не обязательно. Он мне больше не нужен. Шах.

Врач прикрыл короля пешкой.

— Вы умело обращаетесь со своими пешками, но я научился предугадывать Ваши ходы. Так что снова шах — и мат, я думаю.

Врач оценил ситуацию на доске:

— Нет, — наконец сказал он. — Нет, не совсем, и отвел атакованную фигуру. — Не шах-мат, а пат на худший случай. Еще один пат.

Его расстроил приход Хейварда: тот нашел логически слабые места в его суждениях. Но он не мог ошибаться. С логической точки зрения мир является величайшим обманом, обрушивающимся на всех и каждого. Но что такое логика? Логика сама по себе есть величайшее надувательство, потому что оперирует недоказанными посылками; с ее помощью можно доказать все, что угодно. Мир есть то, чем он является на самом деле, и сам несет в себе доказательства своей несостоятельности.

Но что же делать ему? Может ли он провести грань между известными и неизвестными ему фактами, чтобы прийти к разумному пониманию мира, основанному только на фактах, — к пониманию, свободному от запутанных логических операций и посылок, в которых он не уверен?

Факт первый — он сам. Он хорошо знает себя, — он существует.

Факт второй — существование «пяти чувств», все, что он сам увидел, услышал, обонял, осязал, испробовал. Осознавая пределы своих «чувств», он все же должен верить им. Без них он был бы полностью отчужден от мира, заперт в своей скорлупе, слеп, глух, отделен от всего. Он был бы одним-единственным существом на Земле.

Но чувства — это еще не все. Он знает, что ничего не придумал из того, что постиг благодаря чувствам. Но должно быть что-то еще, что-то, сделавшее мир доступным восприятию его чувств. Все философы, утверждавшие существование физического мира только в рамках субъективного воображения, — сущие мошенники.

А что же еще? Есть ли еще какие-нибудь «третьи» факты, на которые он мог бы опереться? Нет, только не здесь. Он не мог себе позволить верить в то, что узнал из книг и чему его научили, во все то, что считалось непреложным фактом. Нет, он не смог поверить всему этому, потому что в общей сумме то, что ему говорили, чему учили в школе, было противоречивым, бессмысленным и глубоко несостоятельным.

Минуту… Все это нагромождение лжи, все эти бессмысленные противоречия являются фактами хорошо ему известными. Поэтому их можно считать очень ценной для него информацией.

Мир, каким он его видит, — глубоко неразумен и одновременно слишком велик, чтобы быть абсолютно лишенным смысла. Если же мир не столь безумен, каким представляется ему, то существует какая-то сила, которая сделала его таким — для того, чтобы обмануть сознание индивида. Но почему именно его? Каков смысл этого подлога? В самом этом обмане и должен быть ключ к разгадке. Ему было суждено познать массу концепций окружающего мира — всяческие философии, религии, идеи «здравого ссмысла». Большинство из них были такими ничтожными, что их вряд ли можно было принимать всерьез. Но все они включали одно и то же положение, в которое он не мог не верить: то, что он был «человеческим существом» — как миллионы его современников и миллиарды тех, кто жил до него и будет жить после него.