Евгений Филенко - Отсвет мрака (Сборник)

Все становится на свои места.

Вчера мы прервали наконец это грозившее стать бесконечным совещание и разошлись, сознавая, что ничего решить не удалось. И значит, все проблемы Гигаполиса сохраняются во всем их поганом разнообразии, а в обозримом будущем не преминут усугубиться.

Что с энергией по-прежнему будут перебои.

Что транспорт будет ходить не так, как нужно людям, а так, как хотят водители. И никакие дотации, никакие повышенные тарифы не заставят их работать на население Гигаполиса, а не в свое удовольствие, при всем том, что они тоже ни на минуту не перестают быть означенным населением означенного Гигаполиса. Что жаловаться они, как и месяц назад, как и в прошлом году, как и в прошлом веке, наверное, будут на низкие заработки, на сволочей пассажиров, бьющих стекла и пластающих сиденья, на арабских террористов, на кавказцев. А теперь еще и на спригганов («Ну куда же годится?! Эта мохнатая скотина просочилась в магнар и устроила панику!..»).

Что действительно поимеют место три среднестатистических и один—два сверхплановых теракта, ответственность за которые с охотой возьмут на себя арабы, хотя даже на первый поверхностный взгляд они окажутся ни при чем, поскольку и сценарий, и применяемые средства для них не будут характерны.

Что действительно кавказцы пускают оружие в ход в среднем в десять раз чаще, чем иные зарегистрированные владельцы такового оружия. А после рвут на волосатых грудях рубахи, бьют оземь папахами и кепками — «космодромами», вопя о гордости и национальных традициях. И никакие межправительственные соглашения об ужесточении наказания и повышенной ответственности им не помеха.

Что элкар-такси в Гигаполисе плотно контролируется мафией и ни черта с этим не поделать при таких кадрах и такой экипировке, а значит, снова придется договариваться с кланами и открывать альтернативные таксопарки, которые спустя полгода резни и стрельбы непременно лягут под мафию либо сами подомнут ее, что, в общем-то, одно и то же.

Что Пекло подозрительно притихло в последние месяцы, а это во все времена предвещало большую бойню, перераспределение сфер влияния и, как следствие, полную смену нашей тактики.

И что чертов Дикий Хирург прошлой ночью снова запорол женщину своим проклятым скальпелем. («Коллегия понимает ваши, господин Сполох, сложности, когда дело касается транспортной мафии и Пекла, но уж Хирурга-то вы могли бы обезвредить и традиционными методами!..»)

И вот я, полуобезумевший от этого семидесятичасового марафона, выползаю из мэрии, падаю в элкар, чтобы остаток ночи провести в его кабине, потому что отсюда до моего дома как раз три часа лету. И мне предстоит лишь переступить порог дома, обозреть интерьеры хозяйским оком, а затем повернуться и тем же элкаром вернуться в центр Гигаполиса, в Департамент, в «Башню смерти». Ибо ни выходных, ни отгулов мне не будет. По крайней мере пока кто-то из моих ребят не представит пред светлы очи коллегии хотя бы Дикого Хирурга…

И я с ужасом понимаю, что не хочу такой ночи, а напротив, хочу уюта, тепла и женской ласки. И все перечисленные достоинства в данный момент олицетворяет для меня Лариска.

Лариска… Верное, всепонимающее, всепрощающее существо, у которого я никогда и ни в чем не найду отказа. Как не находил его последние двадцать лет, начиная с лицея, без перерыва на ее и мое супружество и по нынешние денечки ее и моего одиночества. И если о чем я и молю сейчас Бога, так это о том, чтобы у Лариски в эту ночь не оказалось кого-нибудь другого из числа мне подобных эксплуататоров ее женского бескорыстия. А если таковой и окажется, то пусть он будет кем-то мне знакомым. Витькой Просторовым, нашим с Лариской однокорытником, коего снова вытряхнула из его же собственной квартиры очередная жена. Или Фимкой Бергелем, тихим филологом, которого в славные студенческие годы вместе с Лариской жалел весь Университет и который то сваливал на историческую родину, то вспоминал об отеческих могилах под русскими березками и возвращался кантоваться у всех знакомых, не исключая меня и отдавая явное предпочтение Лариске, то снова, обидевшись на пустяк — на «пархатого жида» в час пик в переполненном магнаре, — уезжал припасть к Стене Плача. По последним сведениям, сейчас он был как раз у означенной Стены. Но пора бы ему уже и вернуться… С этими парнями я мог бы ужиться где угодно. И пусть Лариска сама рассудит, кто из нас разделит с нею ложе этой стремительно иссякающей ночью…

На мое счастье, Лариска оказалась одна. И это было последнее, что я помнил.

— Ларка, — шепчу я пристыженно. — Ларушка… Я животное. Крупный рогатый скот.

— Крупный рогатый скот — это обманутый супруг, — мстительно поправляет меня Лариска. — А ты этой ночью вел себя как обычный заезженный мул.

— Я что, еще и храпел?!

— Мулы, к твоему сведению, отличаются от нормальных лошадей тем, что неспособны к размножению!

— Послушай, я живу почти сорок лет и никогда не видел мула… У них что, там- вообще ровное место?! — лепечу я потрясение

Лариска, сокровище мое, вздыхает и уходит на кухню. Оттуда ползут кофейные запахи. В этом доме всякий страждущий может обрести не только утешение и ласку, но и чашку кофе. И никакие правительства, никакие эмбарго кофепроизводящих стран в отместку за злостную неуплату тому не помеха.

Сознавая себя полным ничтожеством, плетусь в ванную. Мне просто необходимо окатить себя холодной водой. Чтобы привести мозги в дееспособное состояние. И погасить некстати воспрянувшее ото сна либидо…

Душ, разумеется, не работает. И я, бессмысленно дергая и крутя мертвые краны, вспоминаю противный голос директора Водоканала («А что мы можем поделать? Водоводы не ремонтировались с прошлого века, а денег вы нам не даете… Ну, даете, так ведь недостаточно… Ну, достаточно, так ведь нам же валюта нужна…»). И его толстую, чисто вымытую рожу. В его доме вода наверняка идет не переставая. Горячая, холодная и даже минеральная.

Впрочем, вот ведро холодной воды. А вот ведро горячей. И ковшик. Что еще нужно для счастья?

Когда я, влажный и почти полностью вернувший себе человеческий облик, униженной тенью проскальзываю на кухню, Лариска стоит у окна и курит, глядя на меня иронически прищуренными серыми глазами. Ее пеньюар на фоне свинцового рассвета кажется голубоватым облачком, сродни легким струйкам табачного дыма от сигареты, сквозь него проступают очертания ничем не стесненных грудей, хотя и утративших с годами прежнюю упругость, но зато набравших дополнительной полноты, и округлый холмик живота с кратером пупка на самой вершине, и роскошные бедра, чересчур туго затянутые в такую же небесную ткань трусиков… Лариска и в Университете, и еще раньше, в лицее, была аппетитным пончиком, на который облизывались равно и сверстники, и профессорско-преподавательский состав. И никогда не корчила из себя недотрогу. Отчетливо, как будто это было вчера, я припоминаю наше первое ночное купание в чистом деревенском пруду в окрестностях скаутского лагеря, и меня снова, в миллионный уже раз, пронизывает неистребимое, намертво впечатанное в мозговую и, гораздо сильнее, в мышечную память давнее юношеское томление.