Евгений Филенко - Звездное эхо (Сборник)

Писательский талант состоит, видимо, в умении выделить из непрерывного потока жизни сюжет с началом и концом, суметь освободить его от случайного и постороннего для главной мысли, придать частным обстоятельствам всеобщую значимость, высказать своим реалистическим повествованием или фантастической выдумкой свою оценку жизни. Ведь все мы живем, все кое-что знаем, но не у каждого есть уменье изложить свое знание средствами искусства, то есть образами. Евгений Филенко может делать это достаточно убедительно.

Язык автора богат ассоциациями, в нем естественно соединяются ирония и задушевность, бытовая речь и научная терминология.

В мягкой, ненавязчивой манере произведения Е. Филенко твердо заявляют, за что стоит и против чего выступает автор. Плоть его прозы такова, что, не нарушая общей спокойной тональности в изображении сегодняшнего мирного дня, она доказывает вместе с тем, что и сейчас (может быть, как никогда за последние десять-пятнадцать дет) драма решения не отменяется, поиск самореализации насущен, общественное действие необходимо. Отсюда возникает то важное, что способно давать искусство, — нравственная матрица, которую читатель, закрывший последнюю страницу, сможет впоследствии приложить к ситуациям иного масштаба и иного толка.

Пирогову приснился сон. И все бы ладно, только сон был цветной. От неожиданности Пирогов тут же проснулся, сел, ошалело крутя головой и стараясь припомнить, что же ему такое привиделось. Но в памяти застряли какие-то невнятные образы, лица. На земле он, разумеется, видел сны. Но все они были черно-белые. Одно время Пирогов даже гордился этим обстоятельством, выделявшим его среди прочих смертных. Потом ему сказали, что это свидетельствует лишь о недостатке воображения, и он перестал гордиться своими снами.

Разобравшись в ощущениях, Пирогов пошарил вокруг себя. Оказалось, что он прикорнул в приборном отсеке. Ноги упирались в кожух метеоритного локатора, голова до пробуждения покоилась на генераторе защитных полей. Оба прибора не работали. Они подвели Пирогова еще в пространстве, иначе не куковал бы он сейчас на планетолете, который после посадки больше чем наполовину состоял из запасных частей к самому себе.

Пирогов посмотрел на светящийся циферблат наручных часов. Была половина шестого, но это ни о чем не говорило. Часы шли по-земному и показывали ранний вечер. «Татьяна уже вернулась с работы, — подумал Пирогов. — Сейчас плещется в ванне». Он тут же помечтал о горячей ванне. В конце концов он был согласен даже на душ.

В планетолете, разумеется, некогда был душ. Теперь на его месте красовалась пробоина. Через бытовой отсек малым ходом вошел камень два метра на три и без особой задержки вышел через энергоагрегаты. Судьба хранила Пирогова от неминучей гибели: за десять минут до рандеву с камнем она увела его в шлюз-камеру на профилактическую подзарядку скафандра. Едва только Пирогов осознал, что планетолет неспешно превращается в крупноячеистое сито, как он тотчас побил все личные рекорды по надеванию скафандра. Жаль только, что ото его достижение некому было оценить по достоинству.

Метеоритная защита не сработала. Чтобы подложить Пирогову свинью, она избрала один-единственный участок трассы, который приходился на задворки Пояса Астероидов. Теперь груда хлама, обозначавшая собой останки грузового планетолета, тихо лежала на ребристой поверхности какого-то небесного тела, угодив носовой частью в застарелую трещину, и сквозь стены почти всех отсеков были видны звезды и планеты. В том числе и Земля — яркая точка на черном небосводе, сильно отливавшая голубым.

Пирогов не стал включать фонарь из соображений экономии. Ресурсов у него оставалось всего ничего — спасибо тому камню. Воздух удержался только в незадетом приборном отсеке и в регенерационной камере, и если за несколько суток не удастся наладить воспроизводство воздуха и воды — крышка. Что касается пищи, то грузовой отсек побит несильно, только промерз и обезвоздушел, и при желании туда можно проникнуть. Пирогов был сейчас на положении Робинзона. Однако тому повезло не в пример больше: он не сталкивался с проблемой дефицита воды и воздуха. «На астероид бы тебя, дружок», — беззлобно подумал Пирогов.

Самое странное заключалось в том, что он искренна не верил в свою гибель. Умом понимал, что нет у него ни единого шанса выжить. А все ж таки надеялся.

Пирогов снова пристроился на генераторе и закрыл глаза. Он представил себе Таню. Как она просыпается от нудного стрекотания будильника, долго колотит ладошкой вокруг, да около, пока не угадает по кнопке. Проходит еще минут пять, и она вспоминает, что уже утро и пора идти в бюро. Чтобы осознать ото, необходимо еще какое-то время, и вот у Татьяны не остается ни секундочки на то, чтобы толком, с аппетитом, позавтракать. Все на бегу. Вся жизнь у нее бегом, и некогда ей остановиться, оглядеться, вспомнить о человеке, который следует за ней неотвязной тенью по всей ее жизни, начиная чуть ли не с детского сада.

Чуть заостренное, как у лисички, лицо. Неровный загар и облезший носик, что не выдерживает прямых солнечных лучей ни в какой дозе. Встрепанная прическа, хитрющий взгляд серых глаз, рубиновые капельки-сережки в ушах…

Пирогов резко оторвал голову от генератора и снова сел. Он внезапно понял, что ему снилась Таня.

Голосок будильника. Ванная. Трюмо со всякой там косметикой. Ступеньки лестницы, миллион раз считанные-пересчитанные, в том числе и затылком — в глубоком детстве, — двадцать шесть ступенек вниз. Метро. Двери корпуса. Двери бюро. Двери кафе. Стрелка часов, безобразно медленно ползущая к четырем. Строгий взгляд шефа: «Спешите домой, Татьяна Петровна, а в среду расчет за вас А. С. Пушкин пойдет сдавать? Мы в ваши годы работу на полстранице не бросали…» И опять всевозможные двери, и двери, и двери.

А его нет. Нет и уже не будет.

Вчера приходил Одинцов, Долго топтался в прихожей, одним своим видом нагнетая какие-то смутные предчувствия. Невыносимо долго оправлял неуместно торжественный свой костюм, даже полез в карман за расческой. Махнул рукой и, по застарелой космической привычке пригибая голову, прошел в комнаты. Поздоровался с притихшей от беспочвенных подозрений бабушкой Полей. Замолчал, рыская затравленным взглядом по стенам, расписанным дурацкими цветочками да золотыми рыбками.