Евгений Филенко - Звездное эхо (Сборник)

Сергей сидел у окна, уперев кулаки в подбородок, и фальшиво насвистывал популярную мелодию из репертуара Кханга Джона. В комнате он был один.

— Это я, — сказала Таня и села рядом.

— Зачем? — спросил Сергей, не подавая виду, что растеряй.

— Мне нужна ваша помощь. Мне и Алешке.

— Кому?

— Алешке Пирогову.

Одинцов встал из кресла и неторопливо оглядел ее с головы до пят — коротко постриженные волосы цвета платины, красивое загорелое личико, легкое платье из матово-черной материи — выше колен эдак сантиметров на двадцать, длинные стройные ноги в полосатых гольфах, тупоносые туфельки на высоком каблуке. Лицо его было непроницаемо.

— При чем тут вы? — произнес он наконец. — Какое отношение вы имеете к нему теперь?

— А вот имею, — сказала Таня чуть рассерженно. — И вы отлично знаете, какое. Иначе зачем бы вам ко мне приходить?

— Пирог, если бы сумел, попросил бы меня сделать эго. Он был в отношении вас с приветом — любил до умопомрачения.

— Он и сейчас любит.

— То есть?.

— Он жив.

— Кто вам это сказал?

— Я это точно знаю.

Одинцов прошелся по комнате, задвигая пустые кресла в промежутки между столами,

— Его что — нашли?

— Нет.

— Если вы думаете, что я позволю вам глумиться над памятью моего лучшего друга, как вы это делали при его жизни…

— Мне это надоело, — злым голосом проговорила Таня. — Сил нет слушать, как все твердят о его памяти, и никто не хочет ему помочь. А он там один, в разбитом планетолете, среди холода и тьмы.

— Я где-то видел нечто похожее, — усмехнулся Одинцов. — Помнится, в кино. Паршивенький такой фильмец.

— Это не кино! — с обидой воскликнула Таня. — Каждую ночь он появляется у меня в комнате. Он сидит на полу и разговаривает со мной. Он в скафандре, без шлема, у него на лбу ссадина!

— И было ей видение, — с иронией прокомментировал Одинцов. — Ну, долго вы будете морочить мне голову? Если вы перепутали свои сны с реальностью, то хотя бы имейте совесть не навязывать свои галлюцинации другим.

— Почему? Почему вы не верите мне?

— Да потому что в школе вы прогуливали уроки физики! За мальчиками бегали! Пояс Астероидов отстоит от нас на сумасшедшие миллионы километров, а скорость света составляет все те же триста тысяч в секунду. И вы еще говорите мне о беседах с человеком, до которого радиосигнал тащится несколько минут! Или теперь, по размышлении, вы вдруг вспомните, что было запаздывание? Ну — было?

— Не было, — устало сказала Таня. — Мы говорили… вот как с вами сейчас…

— Извините меня, — безжалостно произнес Одинцов, — но вы ведете себя словно галлюцинирующая истеричка. А может быть, вы и впрямь… не в себе?

— Я-то в себе, — вздохнула Таня. — Еще как в себе. А вот вы все — в ком? Или в чем? Умные-разумные, ничему и никогда не верящие… Я, глупая, думала, вы захотите мне помочь. Почему мне? Ему, ему помочь! Да ну вас к бесу, — она резко поднялась и опрокинула кресло, с ожесточением наподдав его ногой.

— Подождите! Куда вы… в таком состоянии?

— К нему! — почти выкрикнула Таня. — Каждому свое! Вы пойдете лить слезы подле его портрета с муаровой ленточкой, а я — разговаривать с ним, покуда он еще жив! Ну как мне его спасти? Как, если мне ни одна гадина не верит?!

Дверь за ней захлопнулась.

Одинцов поднял кресло и сел, снова уронив голову на кулаки. «Удавиться, что ли? Противно… Вообще все опротивело». Потом он вернулся мыслями к Тане. «Дура, — подумал он раздраженно. — Вот же стерва». И на душе у него стало еще поганее.

— Все, все, — шептала Таня, чувствуя, как высыхают на ее горящем лице капельки дождя. — Не могу больше! Не умею!

Она почти бежала, стягивая ворот платья на груди, и встречные прохожие оборачивались ей вслед.

Пояс Астероидов? Пусть себе крутится, как и крутился миллиарды лет! Разбитый планетолет? Наплевать, не жалко, запустят еще! Алешка Пирогов? Погиб, нет его больше, вообще никогда не существовало человека с таким именем! Хватит, сил больше нет, и так наделала слишком много глупостей. Физика… Правильная, беспощадная, безошибочная наука — вот во что надо верить, а не в ночные видения взвинченной непривычными переживаниями взбалмошной девчонки, не в примятый зеленый грасс!

Таня метнулась к укрытой в подворотне кабинке видеофона с запотевшими от сырости стеклами. Срывающимися пальцами набрала привычный код. Маленький, с карманное зеркальце экранчик тускло засветился.

— Андрей, — позвала Таня. — Что ты сейчас делаешь?

— Переживаю, — помолчав, ответил тот. — Сурово стиснув зубы, роняю скупую слезу. Мужчинам надлежит переживать в одиночку. А ты?

— Я устала.

— Как там твои проблемы?

— Отвратительно. Все кругом плохо, никто никому не верит, все разучились верить,

«Почему этот дурацкий зеленый грасс никак не идет из головы?»

— Ты хочешь утешения? — спросил Андрей, красиво заломив густую соболью бровь.

— Кажется, да.

— Ма-аленькая, — ненатурально ласковым голосом нараспев произнес Андрей. — Ла-апонька, бедненькая… Достаточно?

«Грасс, зеленый грасс, примятый зеленый грасс…»

— Какой ты жестокий, — пожаловалась Таня. — Мне нужна твоя поддержка, хотя бы чуть-чуть поддержки.

— Знаешь ли, милая, в своей богатой актерской биографии никогда еще я не играл роль костыля, который можно взять под мышку, когда плохо, и отставить за ненадобностью, когда хорошо.

«ГРАСС!»

— Все, — резко сказала Таня. — Я уже в порядке. Благодарю за сочувствие, оно было весьма кстати.

— Танька! — перепугался Андрей, внезапно уяснив, что переиграл. — Я хочу тебя видеть, приезжай немедленно, в любое время дня и ночи, я не костыль, я просто бревно…

Таня придавила мокрой ладошкой клавишу выключателя и на миг ощутила холод заледеневшего на сыром промозглом сквозняке металла.

Вторые сутки Пирогов пытался увидеть Таню. Он силой принуждал себя спать, но теперь ему снилась одна лишь густая, вязкая темнота. Или абстрактные пейзажи в два цвета, черный и белый. Что-то мешало. Быть может, осознание того, что все это — больше, нежели просто сон? Но в последний раз он видел Таню не во сне. Просто закрыл глаза — и очутился на Земле.

А теперь ничего не получалось.

Пирогов слонялся по планетолету как неприкаянный. В самых неожиданных местах закрывал глаза и мысленно твердил: «Хочу видеть Таню. Хочу видеть Таню». Потом досадливо махал рукой и, бормоча ругательства, продолжал свои странствия по отсекам. Вскоре до него дошло, что каждый раз он попадал на Землю, в Танину комнату, именно из приборного отсека. То ли до Земли отсюда ближе на несколько метров, то ли еще что. Поэтому он запасся тубами с какао и устроился на насиженном месте.

Он представлял себе, как Таня мечется от одного ответственного лица к другому, пытаясь убедить их, что он жив и ожидает помощи. А ей никто не верит. Одни сердятся, другие смеются. И вот у нее опускаются руки, ею овладевает отчаяние, разочарование, и она отступается.