Клиффорд Саймак - Роковая кукла. Сборник фантастических романов

— Боже мой, — забеспокоился Джим, — он, безусловно, нашел самое подходящее время, чтобы выкинуть такой трюк.

Он не мог решить, что же ему теперь делать: попытаться в одиночку отыскать путь наверх или ждать Гекко. Туземцы, по слухам, обладали способностью погружаться в транс на недели, но док Макрей высмеивал подобные утверждения.

Он решил хотя бы недолго подождать и, обняв колени руками, сел на пол. Он заметно успокоился и не слишком спешил, как будто Гекко сумел заразить его по дороге своим бесконечным спокойствием.

Спустя весьма неопределенный промежуток времени в комнате стало темнее. На сей раз Джим не волновался; полностью умиротворенный, он вновь испытывал то огромное счастье, которое открылось ему во время двух «совместных вознесений».

Вдали крошечное пятно засветилось и стало расти. Но мрак в маленькой, жемчужно-серой комнате не рассеялся. Вместо этого из пятна возник природный ландшафт. Впечатление было, будто с помощью цветного стереоскопического кинопроектора демонстрировалась последняя и лучшая из работ Голливуда.

О том, что она не была привезена с Земли, Джим догадался потому, что картина, хотя абсолютно реалистичная, не имела ни сюжета, ни дешевого коммерческого финала.

Казалось, что он видит поросль вдоль канала с высоты одного фута над поверхностью. Изображение постоянно блуждало, как будто камера была установлена на очень низкой тележке, то и дело цеплявшейся за стебли растений. Изображение быстро смещалось на несколько футов, останавливалось, затем полностью менялось и вновь приходило в движение, но никогда «точка зрения» не отрывалась высоко от поверхности. Иногда оно описывало полный круг, давая панораму в 360 градусов.

Во время одного из таких оборотов Джим заметил водянщика. Было бы совершенно не удивительно, если бы он не узнал его, так как тот выглядел фантастически огромным. По мере приближения он заполнил весь экран. Но нельзя было не узнать эти изогнутые как турецкий ятаган клешни, внушающее леденящий ужас зияющее отверстие хобота, эти тяжело ступающие лапы и не ощутить особенно тошнотворное отвращение, вызываемое всем его обликом. Джим почти почувствовал его запах.

Точка, с которой велось наблюдение, не менялась, она застыла, в то время как мерзкое чудовище неотвратимо приближалось в последнем броске. В самый последний момент, когда оно заполнило экран, что-то произошло. Лицо — вернее то, что его заменяло, — исчезло, развалившись на куски, и чудовище рухнуло дымящейся грудой.

Изображение совершенно исчезло, и несколько секунд на экране вращался цветной калейдоскоп. Затем веселый мелодичный голос сказал:

— Ну что за прелестный малыш!

Изображение появилось снова, как будто подняли занавес, и Джим увидел другое лицо, почти столь же чудовищное, как безликий ужас, который оно сменило.

Хотя лицо заняло весь экран и было причудливо искажено, Джим без труда опознал в нем респиратор колониста. Но наиболее поразительный, чуть не выведший его из состояния спокойного равновесия, с которым он созерцал этот театр теней, факт заключался в том, что он узнал эту маску. Она была раскрашена теми самыми тигриными полосами, которые за четверть кредитки замазал Смёзи. Именно так некогда выглядела его собственная маска.

Он услышал, как его собственный голос произнес:

— Ты слишком мал, чтобы бродить здесь в одиночестве, другая такая тварь может в самом деле поймать тебя. Я, пожалуй, возьму тебя домой.

Теперь изображение двигалось через заросли вдоль канала на большей высоте, раскачиваясь и подпрыгивая в такт шагам мальчика. Вскоре «камера» выбралась на открытую местность и вдали показались похожие на звезду очертания Южной колонии и полусферы ее куполов.

Джим приноровился к ситуации, в которой он наблюдал и слышал самого себя, и освоился с восприятием всего окружающего глазами Виллиса. Воспроизводимое было абсолютно не отредактировано: без единого пропуска воспроизводилось все, что увидел и услышал Виллис с момента, когда Джим взял его впервые под свое покровительство. Зрительная память Виллиса была не всегда точна, на нее, казалось, влияло его собственное понимание увиденного и то, насколько он к этому привык. Джим — тот «Джим» в театре теней — сначала обладал тремя ногами и прошло некоторое время, прежде чем воображаемый отросток исчез. Остальные действующие лица: мать Джима, старый док Макрей, Фрэнк развились из бесформенных пятен в четкие, хотя слегка искаженные изображения.

С другой стороны, каждый звук воспроизводился с полной ясностью и точностью. По мере того, как Джим смотрел и слушал, он обнаружил, что Виллис наслаждался каждым звуком, с особым восхищением внимая голосам, новизна и сила воздействия которых не притуплялась.

Больше всего ему нравилось наблюдать себя сквозь призму восприятия Виллиса. Попрыгунчик относился к Джиму с теплотой и мягким юмором. Джим «на экране» был лишен величия, но окружен глубокой заботой; его любили, но не уважали. Он, то есть сам Джим, был большим бестолковым слугой, полезным, но прискорбно ненадежным в своих поступках, подобно плохо выдрессированной собаке. Что до других человеческих существ, то они представляли собой загадочные создания, в общем безвредные, однако непредсказуемо опасные при движении. Это представление попрыгунчика о людях чрезвычайно позабавило Джима.

Так, день за днем, неделя за неделей, разворачивались события, включая даже периоды темноты и спокойствия, когда Виллис сворачивался, чтобы поспать, или когда его запирали. Вот дело дошло до Малого Сёртиса и до плохого периода, когда Джим пропал. Хоу предстал в качестве презираемого голоса и пары ног. Бичер был безликим ничтожеством. Так продолжалось, шаг за шагом, и Джим почему-то не устал и не утомился. Он просто был внутри цепи событий и разорвать ее ему было не проще, чем Виллису, — да он, собственно говоря, и не пытался. В конце концов она завершилась в марсианском городе Циния, и все погрузилось во тьму и безмолвие.

Джим вытянул затекшие ноги; постепенно становилось все светлее. Он оглянулся, но Гекко все еще пребывал в глубоком трансе. Он посмотрел назад и обнаружил: в том, что казалось ему монолитной стеной, открылась дверь. Он заглянул в находящуюся по другую ее сторону комнату, тщательно имитирующую, как это часто случается здесь, наружный пейзаж: буйная растительность, присущая скорее морскому дну к югу от Цинии, чем местной пустыне.

В комнату вошел марсианин. Никогда потом Джим не мог подробно описать его облик, так как его лицо и, в первую очередь, глаза приковали к себе всё внимание. Выходцу с Земли всегда трудно определить возраст марсианина, однако у Джима возникла твердая уверенность, что этому марсианину очень много лет — больше, чем его отцу, даже больше, чем доктору Макрею.