Евгений Войскунский - На перекрестках времени. Научно-фантастические рассказы

В рубке было очень тихо. Только беспрерывно раздавался слабый звук, будто крем взбивают. А между тем мы стремительно неслись во времени. Хроноквантовые генераторы гнали невидимый поток квантов времени, трансформированного в энергию.

— Мы летим в Париж? — спросил я.

— Да, мы летим в Париж тысяча девятьсот одиннадцатого года, — сказал Андрей. — Кстати, Иван Яковлевич, почему вы избрали именно одиннадцатый год?.

Рыжов, или, как они его называют, Жан-Жак, не ответил. Он сидел в кресле, закрыв глаза. Наверно, спал.

Мне вдруг пришла в голову интересная мысль.

— Ребята, — сказал я. — Вы просто хотите поставить Нику на ее место в Лувре?

— Да, — ответил Андрей. — Мы хотим и мы сделаем это.

— Понимаете, ребята, — продолжал я, — до сих пор ученые спорят, как выглядела голова Ники, что было у нее в правой руке и что в левой…

Они оба воззрились на меня.

— Дальше что? — сказал Андрей.

— И если мы немножко переменим маршрут и прилетим в древнюю Грецию, в то время, когда Ника еще стояла на Самофракии, то мы…

— Немножко переменим маршрут! Дело, Ленечка, не в пространстве, а во времени, — сказал Андрей. — Тысяча девятьсот одиннадцатый год — это шестьсот тысяч часов назад. А твоя древняя Греция… В каком веке, кстати, создали Нику?

— Точно неизвестно. Между 306 и 281 годами до нашей эры.

— Ну, это будет… — Он задумался.

— Примерно двадцать миллионов часов назад, — сказал Виктор. — Да, это мысль. Совместить нашу Нику с той… Вернее, с самой собой, первозданной…

Я горячо его поддержал. Может быть, даже с излишней горячностью, потому что Виктор поморщился.

— Что у тебя на счетчике хронэргии? — спросил он у Андрея. — Вытянем двадцать миллионов?

— Попробуем, — сказал Андрей. — Уж больно интересно: доставить в Лувр целенькую Нику. Ну что, Виктор, поехали в древнюю Грецию?

— Была не была, — отозвался тот.

Вдруг Жан-Жак открыл глаза. Видимо, он не спал.

— Позвольте, — сказал он. — Вы забываете, что старший здесь я. Я не даю согласия на рейс за нашу эру. Мы поставим Нику на ее место в Лувре в девятьсот одиннадцатый год и возвратимся.

Я очень расстроился, услышав это, но не счел себя вправе возражать. Я только напомнил:

— Между прочим, «Джоконду» украли из Лувра как раз в одиннадцатом году.

— Причем тут «Джоконда»? — Жан-Жак пристально посмотрел на меня. — Что вы хотите сказать?

Я поправил очки. Я всегда поправляю очки, когда сильно смущаюсь. Не мог — же я сказать ему, что подумал, что если он увез Нику, то… horribile dictu [3] Страшно вымолвить (лат.). … то он мог и «Джоконду»… гм… похитить.

Я даже испугался этой нелепой мысли. А вот Андрей храбрый. Он сказал это вслух. Жан-Жак взвился в своем кресле, как Зевс-громовержец. И гром, конечно, грянул бы, но тут Виктор сказал:

— Что за чепуху ты несешь, Андрей. Если бы «Джоконду» сейчас увезли из одиннадцатого года, то в дошедших до нас газетах того времени об этом не было бы ни слова.

— Это еще надо проверить… Я не хотел вас обижать, — промямлил Андрей в сторону Жан-Жака. — Просто к слову пришлось…

— Вы дурно воспитаны, Калачев, — с холодным достоинством произнес Жан-Жак. — Я неоднократно указывал вам на вашу невыдержанность. И собака у вас — под стать своему хозяину. Пшел, пшел! — Он ткнул Джимке в нос рифленой каучуковой подошвой, а Джимка, виляя хвостом, лез к нему, потому что «пошел» для него — «иди сюда». — И прошлый раз я не мог от нее отвязаться, и теперь…

— Прошлый раз? — спросил Андрей. — Так Джимка летал с вами в Париж?

— Да, летал. И очень некрасиво там вел себя.

— Вот как! — Андрей усмехнулся и покрутил головой.

Я не вмешивался в их разговор. Но мне было очень жаль, что Жан-Жак запретил нам лететь в древнюю Грецию. Чтобы рассеяться, я снова принялся перелистывать Жюля Верна. Приключения капитана Сервадака на куске алжирской земли, унесенном кометой Галлией, всегда казались мне очень уж неправдоподобными. Я листал страницы, и, надо сказать, мне невольно передавалась увлеченность профессора Пальмирена Розета. На одной из страниц я обратил внимание на сноску, в которой приводился сравнительный вес французских монет. «Золото: 100 франков весит 32,25 грамма» — эти слова были жирно подчеркнуты синим карандашом.

— Твоя книга? — спросил я у Андрея.

— Нет. Витькина.

— С чего ты взял? — сказал Виктор. — Это не моя книга.

— Как так? — Андрей удивился. — Она здесь целую неделю валяется, я думал, что ты принес.

Тут Жан-Жак сказал:

— Дайте сюда, это я забыл в прошлый раз.

Он протянул руку за книгой. Но Андрей опередил его и успел прочесть отчеркнутое место в сноске, и Виктор тоже прочел через его плечо.

— Это вы подчеркнули? — спросил Андрей, поднимаясь. — Французским золотишком интересуетесь?

У него был такой вид, словно он сейчас кинется на Жан-Жака и будет его душить. Вдруг Андрей сказал каким-то плачущим голосом:

— Иван Яковлевич, ну что это… Скажите, что все это неправда… Померещилось, приснилось…

Жан-Жак сунул руку в нагрудный карман, но не вытащил расчески, пригладил волосы ладонью.

— Вы что, с ума посходили? — спросил он. — Чего вы от меня хотите?

— Чего я хочу? — закричал Андрей сумасшедшим голосом. — Я хочу уважать своего руководителя! Я хочу, чтобы он не похищал музейные ценности за выкуп! Я хочу, чтобы он не позорил… не позорил звания ученого!..

Он еще что-то неистово орал. Жан-Жак прикрыл глаза ладонью. А Виктор исподлобья смотрел на него, подперев нос большим пальцем.

Я не вмешивался. Только теперь до меня дошло: Рыжов похитил Нику Самофракиискую не с научной целью, а… Как это дико, непредставимо! Он намеревался возвратить статую за выкуп…

— А я-то, дурак, ломаю голову: для чего ему Ника понадобилась, — уже не кричал, а с горечью говорил Андрей, и вид у него был такой, словно ему зуб вырвали. — Профессорский оклад у человека, дом, машина, премии… Нет! Все мало… Золота ему не хватает для полноты счастья! Ах ты ж, господи…

— Сколько вы собирались запросить с Лувра? — сказал Виктор. Спокойненько так сказал, деловито.

Жан-Жак раздвинул пальцы и посмотрел на него.

— Ну, сколько? — повторил Виктор. — Десять тысяч? Двадцать?

— А чего ты спрашиваешь? — вскричал Андрей. — Вернемся домой, пусть общественный суд с него спросит.

Жан-Жак прокашлялся.

— Горшенин, — обратился он к Виктору, странно усмехаясь. — Вы человек рассудительный, вы поймете меня правильно… Видите ли, я оставил там письмо, в котором попросил значительную сумму…

— Сколько? — осведомился Виктор в третий раз.

— Сто тысяч. Сто тысяч золотыми десятифранковыми монетами. Э-э, тридцать два с четвертью кило золота… Колоссальное богатство, Горшенин. И если вам удастся образумить этого юного максималиста, то… я готов щедро, очень щедро…