Михаил Савеличев - Иероглиф

Толпа подалась от кассы и стала бродить по всему кафе, выискивая подходящее место для совершения массового самоубийства путем отравления блюдом, фигурирующим под названием «Пельмени разварные». Они перепробовали все столы и все комбинации посадки — все вместе, четверо и oдин, трое и двое со всевозможными сочетаниями, cловно вживую иллюстрируя треугольники Ферма, oдин из особо смелых попытался даже было приземлиться за столом Максима, но был буквально сдут сo стула хмурым взглядом карих глаз поверх очков.

Их ходьба по залу с норовящими выпасть из рук подносами и обильно выплескивающимися из тарелок пельменями странно завораживала, гипнотизировала Максима, он чувствовал, как его охватывает предсонное оцепенение, когда тело уже спит, а перед закатывающимися под самый лоб глазами являются видения, туго сплетенные из яви и грез. Очки его сползли еще ниже, рот растянулся в мучительной зевоте, небритый подбородок очень удобно улегся в вогнутую поверхность бронежилета, плечи опустились, пальцы рук безвольно разжались, на теле проступил пот расслабления, и в это самое мгновение, когда его уже ничто не могло удержать от падения в мир причудливых сновидений, словно пошедший на посадку пассажирский лайнер, его сильно ударили по затылку чем-то округлым и железным, и он, не в силах опровергнуть столь весомый аргумент, со всего маху врезался в пластиковую столешницу, по инерции легко проломил ее и, увлекая за собой обломки стола, стул, на котором он сидел, и невесть откуда взявшиеся поднос и посуду с едкими пельменями, которые он не заказывал, с сильным грохотом, лязгом и стоном рухнул в чавкающую темноту бездонного пола.

Максим оказался в странном состоянии. Его тело безмятежно развалилось в вонючей грязи, словно позеленевший от варки в химикалиях лангуст с безвольно опавшими лапками, клешнями, устрашающими когда-то длиннющими усами и глазами на стебельках, в совсем уж теперь бесполезном крепком шипастом хитиновом панцире, вроде как в насмешку сверху приправленном фантастической подливкой в виде кусков пластика и дымящихся луж разварных пельменей. Однако он, хотя его рожа уткнулась в двухсантиметровый слой вековой жижи, в сравнении с которой самая грязная канализация казалась лечебным минеральным источником, глаза были плотно залеплены ошметками снега и даже не лупали, а о жизни, теплившейся в его теле, свидетельствовали пузырьки на поверхности сумрачных вод, выплывающие из его ноздрей, вместе со всем этим разгильдяйством и невнимательностью, за которое нужно даже не гнать, а выпинывать под зад кованным сапогом из Общества, продолжал прекрасно видеть все происходящее в кафе, будто бы его эфирная составляющая не последовала вслед за глупым телом, а продолжала сидеть на своем месте, со стороны наблюдая за разворачивающейся комедией под названием «Вынос тела».

Когда его тело оказалось на полу в бесчувственном состоянии, в суетливом и хаотичном движении пятерых любителей ранних обедов появилась внезапная слаженность, деловитость, профессионализм, уверенность в своем правом деле и наглость по отношению к грудастой кассирше, которая, чего никак не ожидал от нее Максим, сделала слабую попытку помочь упавшему в ее глазах клиенту, и для этого она вытянула шею, дабы точнее поставить диагноз, правой рукой стянула цепугу, на случай, если упавший просто решил здесь вздремнуть, а другой потянулась к мотанному-перемотанному изолентой телефону, на случай, если клиент все-таки дал дуба и нуждается в срочной поcтoронной помощи.

Но ее героический поступок был пресечен в зачатке одним из близнецов, который выкинул уже ставший ненужным маскировочный поднос, вытянул из плаща невероятной длины автомат с насадками и с молчаливой местью ткнул его поросячьим дулом в зубы. Умная женщина замерла и, как и Максим, перecтaла подавать признаки жизни.

Тот, кто нанес Максиму удар прикладом по черепу (оставалось только удивляться — как это он пропустил такую достаточно длительную по времени манипуляцию, включающую маневр по заходу в тыл противника, доставание автомата, выбирание точки удара и силы размаха, чтобы, не дай бог, не проломить череп арестуемому, и, наконец, короткого и точного движения), присел на корточки рядом с ним, положив автомат на колени, и несколько десятков секунд разглядывал его затылок, спину и руки. Затем он, удостоверившись, что Максим не притворяется и лежит в полной отключке, осторожно ощупал его затылок, состроив брезгливую физиономию, как будто копание в грязных волосах было гораздо более неприятным занятием, нежели поедание здешних отходов, пусть и несостоявшееся. Состояние черепа арестованного его удовлетворило, и он кивком головы подозвал двух оставшихся незанятыми близнецов (еще один встал на входе, перегородив доступ в кафе с помощью такого же автомата), и они, поднатужившись, перевернули тело Максима на спину.

Собственное лицо Максиму тоже не понравилось — оно было не только испачкано грязными потеками, словно винная бутылка, выуженная каким-нибудь бомжем из городской помoйки, но его все наискосок от левой брови до правой скyлы, через нос и губы пересекала широкая рана с pвaными краями и кое-где видневшейся белой костью чeрепа. Кровь еще не шла, но вывернутые наружу нежно-розовые лохмотья кожи уже налились, набухли, через несколько минут, когда шок немного пройдет концентрация адреналина в организме, сжимающем рваные вены и капилляры, снизится, страшная рана должна брызнуть красными фонтанами и взорвать страшной, умопомрачительной болью. Близнецы видимо, тоже поняв, что никакой приклад не справится с болевым отрезвлением, снова беззвучно заспорили, закачали головами, но особо увлекаться поисками истины не стали — они ловко и слаженно освободили тело от ненужного железа, свели руки Максима так, чтобы локти и кисти плотно прилегали друг к другу, и перемотали их какой-то удивительной зеленой шиластой веревкой, которую он не мог хорошо рассмотреть из-за плеч близнецов, но которая, как ему показалось, в процессе связывания весьма и весьма активно шевелилась, как живая змея. В результате такой неудобной и не на месте перевязки, его ладони уперлись в нос, что придало ему оттенок комичности — казалось, физическое тело втихаря гнусно посмеивается над бессильным телом астральным, только и могущим, что стоять в уголочке и наблюдать, как этот бесчувственный сосуд жизни бесцеремонно за ноги поволокли к выходу.

В кафе еще никто и никогда не убирался столь большой и тяжелой тряпкой, и поэтому неудивительно, что за Максимом оставался относительно чистый, на общем фоне, след на синтетическом красном ковре. Затем его потянули вверх по лестнице, и голова глухо застучала по ступенькам, словно вверх тащили не человека, а плюшевого медвежонка, набитого опилками. К счастью, живая иллюстрация к сказке продолжалась недолго — ступеней было всего четыре.