Михаил Савеличев - Черный Ферзь

Сворден Ферц зарычал. Он готов был разорвать себе горло и грудь, лишь бы добраться до источника иссякшего красноречия, и это желание оказалось настолько страшным, что Шемаханская царица отшатнулась, сделала шаг назад.

Испугавшись, что она убежит, Сворден Ферц схватил ее за локти и в отчаянии встряхнул:

— Это не сон! Поверь! Не сон!

— Не сон, — послушно согласилась она. — Такого мира не существует… еще не существует, — торопливая поправка.

— Что значит ЕЩЕ?!

— Он прекрасен, поверь, — пальцы гладят лицо. — Великолепен. Но он не мог бы существовать, останься здесь еще кто-то, кроме нас… Но мы вновь населим его нашими детьми, ты будешь рассказывать им свою сказку и тогда… тогда они его создадут! Не сейчас, не завтра, но обязательно создадут! Именно таким! Каким ты хочешь! Пойдем, пойдем, — она повлекла его в сторону шатра. — Пойдем скорее!

Сворден Ферц сильно оттолкнул ее, и Шемаханская царица упала, но он даже не сдал попытки ей помочь. Он повернулся и пошел к Белому Клыку. Не оборачиваясь.

Лестница ажурной серебряной цепочкой в несколько оборотов наматывалась на сверкающий камень скалы. Ее витки ложились не слишком круто, создавая впечатление легкости подъема. Сворден Ферц вышел к Белому Клыку там, где фестон лестницы еще низко нависал над землей, но начало ее терялось за плавным поворотом скалы.

Можно направиться туда, где мировая твердь и серебряная полоска асимптоты все-таки сходились в одной точке, но примерившись, Сворден Ферц подпрыгнул, ухватился за прохладный металл ступеней и на счет два уже стоял на плавно поднимающемся к небу пролете.

Странно, но отсюда ему показалось, что неодолимый взглядом рефракционный горизонт мира сдвинулся и неохотно откатился назад отливной волной, обнажая фусс и трепп кальдеры.

За мертвой полосой земли прозеленело волнующееся на ветру лугоморье, дальше пейзаж пятнала почти черная цепочка болот с парящими пролежнями топей, за ними вздымался плотной стеной лес, а дальше и выше морщинистый берег неохотно погружался в стылые воды океана, безнадежно хватаясь за его поверхность каменными пальцами валунов.

Но и на этом привычный мир не заканчивался, просачиваясь сквозь мембрану уже не столь чудовищной рефракции все новыми и новыми порциями подробностей, отчего взгляд, изрядно отвыкший от подобного пиршества, быстро насыщался и сыто соскальзывал обратно — к лесу, болотам и лугоморью.

Шершавая фольга лестничного полотна казалась ненадежной, будто на самом деле спаянная из невообразимого множества шоколадных оберток — ткни пальцем и пробьешь в ней дырку, не говоря уж о том, чтобы топать по ней на самый верх Белого Клыка. Но на поверку в лестнице не обнаружилось ни следа, ни червоточинки кажущейся хлипкости — Сворден Ферц сначала осторожно, а затем изо всех сил попытался потрясти перила, а когда это не удалось, то несколько раз подпрыгнул, немилосердно обрушиваясь на широкие металлические ступени.

Строго говоря, еще априори была ясна избыточность и, в общем-то, глупость подобных опытов, ибо вряд ли неведомым строителям могло прийти в голову использовать в качестве материала для грандиозного сооружения нечто ненадежное и недолговечное. Скорее имелась в подобных поступках Свордена Ферца попытка физического подтверждения собственного здравомыслия, которому, как он во многом неосознанно предчувствовал, уготовано подвергнуться жесточайшей критике самых основ мировосприятия. Короче говоря, нечто сродни щипку за ухо при попытке списать увиденное на продолжающийся сон.

— Все развлекаетесь? — укоризненно спросил спускающийся человек. Был он стар, лыс, приземист, из тех, про кого говорят — поперек себя толще, хотя в необъятности талии не ощущалось той нездоровой рыхлости, что присуща жертвам собственного аппетита, скорее уж — основательность, массивность, авторитетность, опредмеченная в столь приметной фактурности. Танк, а не человек.

Поначалу Свордену Ферцу показалось, что в прозвучавшем вопросе не содержится ничего, кроме вежливой просьбы посторониться, но когда он прижался к перилам, уступая старику дорогу, тот не воспользовался любезностью, а остановился на несколько ступенек выше, так, чтобы встать примерно вровень со Сворденом Ферцем.

— Развлекаетесь, значит, — повторил он уже не вопросительно-укоризненно, а просто — укоризненно. — Эх, молодежь, молодежь… — достав из карманчика комбинезона платок, старик промокнул покрытую старческими веснушками лысину. — И о чем вы хотите спросить Его? — именно так, с большой буквы и прозвучало притяжательное местоимение. — Какой очередной благоглупостью желаете отвлечь?

— Отвлечь? — переспросил Сворден Ферц. Почему-то его заинтересовала не личность, удостоенная столь уважительным и попахивающим замшелым клерикализмом эпитетом, сколь ее занятия, от которых ему предстояло ее оторвать.

— Да, отвлечь, — буркнул Человек-поперек-себя-шире.

Только сейчас Сворден Ферц вдруг сообразил — попытайся он миновать занудливого старика, то без изрядной доли насилия ему это не удастся — Человек-поперек-себя-шире герметично закрывал путь наверх.

— Обещаю никому не мешать, — клятвенно поднял руку Сворден Ферц.

— Одно ваше присутствие уже помеха, — почти огрызнулся старик. — Тем более когда Он опять при смерти…

Фраза резануло ухо парадоксальностью. Он опять при смерти… Веяло от подобных слов не столько трагизмом, сколько усталым предчувствием: опять ничегошеньки не выйдет…

— Может, нужна помощь… — Сворден Ферц запнулся, поняв двусмысленность предложения.

— Он лежит. На своей любимой кушетке, укрытый пледом, окна занавешены и только лампа. Лежит и смотрит на дурацкие детские рисунки, — подбородок у старика задрожал, глаза заблестели от сдерживаемых слез. — Лежит и смотрит, лежит и смотрит… Кто уж там только не был, даже тот, — старик неопределенно кивнул куда-то в сторону, а распущенный рот на мгновение сложился в презрительную усмешку, — со своей псарней. Все стаканами баловался, фокусничал. Как-будто фокусов его не видели! Циркач, как есть — циркач.

Старик выудил из другого кармана фляжку, отвинтил крышечку и осторожно глотнул. Сворден Ферц учуял странный фенольный запах, никак не вязавшийся ни с лекарством, ни с горячительным.

— А ведь я его предупреждал, Циркача-то. Так прямо и говорил в глаза его нечеловечьи: брось, мол, Циркач, свои выкрутасы. Здесь дело серьезные, а ты зверинец устраиваешь. Если у Него все стены детскими калябушками увешаны, еще не значит, что Он в детство впал. Но тот все не унимается. Давай, говорит, так устроим, что человечество на две неравные части разделиться. Одна, мол, вверх махнет без оглядки, а другая страдать останется. Те, что вверх рванут, тоже, конечно, страдать будут, но по своему, по нечеловечьи… Тьфу! Клоун сраный. Фокусник! Развеселим, так сказать, старика, потешим, хороводы, пляски, скоморохи, — он вздохнул.