Владимир Ильин - Зимой змеи спят

Он проводил ее до дома, где женщина жила одна в квартире, доставшейся ей от недавно умерших родителей, и она робко, словно боясь того, что он не только ей откажет, но и посмеется над ней вдобавок, попросила — именно попросила, а не пригласила — его выпить вместе с ней чашечку кофе (видимо, позаимствовав этот не Бог весть какой предлог для продолжения знакомства из кинофильмов того времени типа «Журналиста»). Почему он все-таки не посмел отказать ей, он и сам не знал… Но он на самом деле не только поднялся в ее тесную трехкомнатную квартирку, но и провел там почти сутки… Если бы не задание, которое он должен был выполнять на следующий день, то, возможно, он остался бы еще, но долг Наблюдателя в конце концов взял верх над эмоциями. Все это было слишком безумным, чтобы могло продолжаться и впредь… Он осознал это сразу же, как только расстался с ней, и, выполнив задание, благополучно отбыл в свой мир.

Потом, во время последующих Выходов, приходившихся на другие годы, он не раз вспоминал о ней, но почему-то ему всегда не хватало решимости заявиться к ней снова, чтобы узнать, как она там живет… одна ли или сошлась с кем-то?..

Вычеркивание из памяти, добровольная ампутация небольшого кусочка своей жизни — вот что это было такое…

Автобус свернул с проспекта на узкую улочку и пополз по ней, как гигантская гусеница. Через три остановки выходить, так что пора пробираться к выходу… Он убрал руку с липкого поручня, и тут по нему прямой наводкой выстрелил чей-то пристальный взгляд сбоку. Стараясь не оборачиваться слишком резко, он покосился туда и обомлел.

Это была она. Та самая женщина, с которой двадцать пять лет назад он познакомился почти на этом же месте. Вот уж, какие-то знамения судьбы существуют, ведь он только что вспоминал о ней!..

Взгляды их встретились, и он поспешно отвернулся, но чувствовал, что она не отрывает от него глаз. Время не очень сильно изменило ее лицо, разве что на лице появилась сетка морщин, да волосы поседели. Тем не менее, узнать ее все еще было можно… А уж его-то только слепец мог бы не опознать на ее месте!..

Черт, как же всё некстати и по-дурацки получалось! Теперь надо сходить на ближайшей остановке и топать оставшееся расстояние пешком. Иначе…

Что будет иначе, он додумать не успел. Кто-то тронул его сзади за руку, и сердце у него провалилось куда-то в пятки, потому что это робкое, все еще любящее прикосновение могло принадлежать только ей. Вполне может быть, что она вовсе не имеет к нему никаких претензий четверть века спустя после их первой и последней встречи… да и какие могут быть с ее стороны претензии? Просто смешно… Но все равно, даже если сейчас она ни в чем не собирается упрекать его, даже если она все эти годы любила и ждала его, не спала ночами и специально моталась по проходящим в этом районе автобусным маршрутам, чтобы встретить его снова, что он сможет сказать ей, кроме стандартного «Вы ошиблись, гражданочка»?.. Ведь он и не помнит, чту тогда наплел ей, за кого выдавал себя. За командировочного представителя какого-нибудь провинциального заводика, случайно заброшенного в столицу необходимостью выбивания дефицитных запчастей из главка? Или за бывшего зэка, безвинно севшего в результате чудовищной судебной ошибки и честно отбывшего свой срок от звонка и до звонка? Или за молодого, подающего надежды ученого (варианты: инженера-конструктора, важного специалиста), работающего в секретном НИИ над созданием принципиально новой техники?.. Да что там говорить, ведь он и сам теперь уже не помнил, кем была тогда она… что-то связанное с педагогией… не то преподаватель в институте, не то учительница начальных классов…

— Толя, — раздался сзади тихий голос, и осторожное прикосновение повторилось. — Толя, это ты?

Ага, подумал он. Вот значит, как меня тогда звали. Толя. Анатолий… отчество теперь, конечно, уже и не вспомнить… столько их пришлось сменить за почти две сотни Выходов под разными «легендами»!..

Он повернулся и в упор посмотрел ей в лицо. Она пытливо смотрела на него снизу вверх. Надо было сказать что-то убедительное… ну пусть даже не очень убедительное, но нельзя было продолжать молчать, потому что молчание его будет истолковано ею совершенно однозначно в пользу своей правоты. И, тем не менее, губы его словно склеились, не в силах выдавить ни звука. Словно он боялся, что его стошнит, если он соврет ей.

— Толенька, — повторила она узнавающим тоном. — Господи, Толя!..

На них начинали оглядываться. Дальше молчать было бы уже просто преступно. Он разлепил склеившиеся губы и снова закрыл рот. Автобус качнуло, и она ткнулась лицом ему в грудь.

— Как же… как же так, родной?.. — шептали бессвязно ее увядшие губы.

— Зачем?.. Ну скажи: зачем?..

Он наконец увидел происходящее словно со стороны, и оцепенение покинуло его.

— Нет, — громко сказал он, отрывая ее от своей груди, казалось, вместе со своей кожей. — Нет!..

Автобус спасительно подрулил в этот момент к остановке, и он, почти грубо отстранив ее от себя, пулей проскочил между пассажирами к выходу и ссыпался вниз по скользким ступенькам, не оглянувшись. Бегство — вот что это было такое, самое настоящее бегство, и обычно тем, кто вот так дезертирует, стреляют в спину свои же товарищи, и на миг ему показалось, что в него действительно вот-вот кто-нибудь выстрелит из натужно отваливающего от остановки «Икаруса», и кожа на его спине уже съежилась зябко в предчувствии попадания пули, но выстрела, конечно же, не последовало… Стрелять в него ей было нечем. Разве что взглядом, но можно ли разглядеть что-либо в темноте сквозь мутное стекло?..

Дом, куда он шел в темноте позднего весеннего вечера, был отгорожен от улицы и от соседних зданий высоким забором из металлических прутьев. Стоянку машин караулил специальный охранник, сидевший в стеклянной будочке у ворот, а второй охранник — не какой-нибудь замшелый дед-вохровец в мятой форме, а крепкий, молодой парень в пиджаке и белой рубашке с галстуком с оттопыренной подмышкой — сидел за деревянным барьерчиком у входной двери в подъезде. Можно было пройти мимо него так, что он вообще никого не заметил бы, но сама собой открывающаяся и закрывающаяся тяжелая дверь могла бы вызвать у него ненужные размышления, и Анатолий решил применить голомакиятор. Он «нацепил» на себя образ отставного министра, жившего в этом закрытом доме на пятом этаже… У него, согласно справке Оракула, вечерний моцион является стойким обыкновением.

Он открыл дверь и уверенно прошел мимо барьерчика, снисходительно кивнув приподнявшемуся из кресла молодому человека.

— А где же ваша собачка, Сергей Викторович? — неожиданно раздался в спину вопрос охранника. — Вы же вроде бы недавно с ней выходили?