Джо Рудис - Граница

— Летимак, — спросил Хат, — что думаешь? Капитан устало присел на принесенное расторопным юнгой кресло и взял со стола кубок с вином.

— Тут думать особо нечего. Другой мост нам вряд ли попадется. Даже если предположить, что халаши сообразили послать гонцов вверх по реке, то последняя точка, где они могут приготовить нам встречу, Совиный плес. Его мы достигнем где-то через полчаса такого хода. После этого до самого Отиля уже никаких затруднений не предвижу, мы будем идти обгоняя вести о себе, на протяжении четырех дней, единственные, кто нам может попасться на пути, племя рыбаков фимфимов. Ну, они безвредны.

— А чудовище Шуш? — улыбнулся Хат.

— Храни нас небо от встречи с ним, — серьезно сказал Летимак, — но тут уж никто ничего предугадать не может.

— Ясно, — сказал Хат. — Совиный плес. Что ж, ветер усиливается, в случае чего, думаю, запустим мельницу.

— Почему нет? Запустим, — согласился Летимак, чокаясь с ним, и крикнул — Ребята, ставь загородки.

На палубу поднялись матросы, неся охапки металлических вилок, каждая длиной около двух локтей, и принялись устанавливать их в пазы, выдолбленные в бортах. После чего вставили в них три ряда досок, оставляя между ними зазоры для стрельбы.

— Эй, Жуч, — спросил Самоха, — а что там с Клепилой?

— Живой, — ответил Жуч. — Мозги вправляет. Узвар корня кащеева, немножко столбохлыста, сушенного в одуванчиках, и печень махаона. Дальше не помню. — Мимо жучева носа, шурша шелками сильно декольтированного платья, павой проплыла княжна Генида Ло, и облокотившись на поручни, встала у бойницы, любуясь пейзажем. Жуч расправил плечи и сел, по-простому, на палубу, скрестив ноги. Извлек из ножен покрытый, еще свежей, кровью клинок и, посвистывая, принялся его чистить.

— Этот самый Жуч Лихотский, — заявил принцессе Хат, — отчаянный рубака.

— Надо же, — сказала принцесса.

Самохе показалось, что буро-зеленые холмы правого берега потеряли для княжны Гениды Ло часть своей прелести, в пользу героического Жуча Лихотского.

Жуч поднял клинок своей смертоубийственной сабли, словно рассматривая его на просвет. Капитан Летимак уважительно хмыкнул.

— Я видел, как он, один, — продолжал Хат, отхлебывая из кубка, — дрался с шестью халашами. Все они там и остались.

— Их было десять, — поправил Хата коннетабль Замыка, — но один все-таки уполз.

Жуч, приоткрыв рот, хотел, по всей видимости, чего-то сказать, но передумал и вновь занялся саблей.

— Он любил! И был отвергнут, — раздался скрипучий голос и из люка появилась, обмотанная тряпкой, голова мертвецки пьяного Клепилы.

— Клепила Хлатский, — сказал Самоха, — был убит в самом начале сражения, потому особых подвигов не совершил.

— Невежда, — сказал ведун, сворачиваясь у борта калачиком. — Свежий воздух, тихая беседа, милые лица. Хоть бы во сне приснилось, что ли.

— Готов, — сказал Жуч.

Берега словно сдвинулись, теперь по обе стороны были видны только гряды скал, за которыми скорее угадывались верхушки деревьев. Течение Мсты становилось все быстрей, корабли, несмотря на попутный ветер и усилия гребцов, теперь двигались медленно. Но длилось это недолго, скалы сменились лесистыми холмами, течение замедлилось, корабли вновь набрали ход.

— Совиный плес, — сказал Летимак.

В этом месте Мста разливалась так широко, что левый берег совершенно скрылся в легкой дымке, вода, сверкающая, как расплавленное стекло, казалось стояла неподвижно, и два острова, лежащие прямо по курсу, словно парили над ее поверхностью.

— А вот и халаши, — сказал Затыка.

— Двадцать вымпелов, успели все-таки! — Летимак махнул рукой и опять по всему кораблю загремели крышки и заскрежетали рычаги и шестерни.

Затем капитан облизнул указательный палец правой руки и поднял его над головой. Хотя и так было видно, что ветер сильный, длинные уши капитанской шапки мотались вокруг его лошадиного лица. — Мельница!

Матросы посыпались по трапам на нижнюю палубу, и сняли кожух, скроенный из коровьих шкур, прикрывавший большое, в три человеческих роста, колесо, такое же было установлено и по другому борту. Самоха перевесился через борт, пытаясь получше рассмотреть это странное сооружение, от которого вдоль палубы шел вал соединенный множеством приводных ремней с затворами метательных орудий. Ступица колеса была деревянная, а вот шлицы и спицы были сделаны из какого-то неизвестного Самохе материала, тонкого, но, очевидно, достаточно прочного. Вероятно это были обработанные соответствующим образом части панциря или крыльев какого-то гигантского насекомого. Но какого именно, Самоха понять не мог и решил спросить об этом Клепилу когда тот очнется.

Было ясно, что на этот раз переговоров не будет, даже если Тушмануман решил отменить свой первоначальный приказ об уничтожении каравана, второй гонец никак не успел бы сюда. Галеры под красно-золотым знаменем выстроились в боевой порядок, разделившись на две равные группы они устремились вперед.

На мачте «Орла» взвился красный шар, вступил в действие план заранее отработанный капитанами хурренитских кораблей. «Ласточка» отстала, а «Беркут», наоборот, прибавил ход и шел параллельным курсом с «Орлом», на расстоянии около пятидесяти шагов. Галеры быстро приближались, сыпящиеся с них стрелы скоро начали залетать на палубу «Орла». Все, незанятые у орудий, постарались найди себе укрытие. Хат попросил женщин перейти в надстройку. Самоха проводил принцессу в ее покои, у дверей которых встал на страже Литиций, забрал из каморки луки, свой и Жуча, и вернулся на палубу, когда стрелами уже были утыканы надстройка и борта. Пока никто не пострадал, но скоро халаши стали пускать стрелы вверх и теперь, падая почти отвесно, они втыкались в доски палубы, гвардейцы прикрылись щитами. Матросы, лишенные такой возможности, замерли у спусковых рычагов, не отрывая глаз от Летимака. Первым убило юнгу Гроуда, стрела попала ему в темя, когда он поднимался по трапу с очередным кувшином вина. Вскрикнул гвардеец, которому перебило ключицу. Спящего Клепилу кто-то перед началом боя догадался накрыть щитом, и теперь в этом щите торчало две стрелы. Обернувшись на звон, Самоха увидел, что стрела попала в стол, за которым они утром пировали. Ее наконечник пробил золотое блюдо и глубоко вошел в столешницу.

Летимак достал из-за отворота халата огромный грязно-белый платок и взмахнул им. Стоящий в нескольких шагах дородный матрос в дырявых сапогах, из которых торчали пальцы ног с накрашенными желтой краской ногтями, прижал к губам медный рожок с широким раструбом, щеки его надулись и побагровели, раздался печальный, протяжный звук удивительной чистоты. Летимак встал к штурвалу.