Виталий Забирко - Рай под колпаком

Сделать выводы я не успел. Чья-то тень прикрыла свет из окна, и я поднял голову. Облокотясь на стеллаж, передо мной стоял Ремишевский и насмешливо улыбался. Надо признать, что агента-биоробота пришельцы сотворили прекрасного, и я не почувствовал его приближения, пока он не заслонил свет. Странно, но даже подаренное Тонкэ сверхобостренное чувство опасности в этот раз не сработало.

— Раскопки проводишь… — сказал он, — Зачем тебе это нужно, объясни?

Улыбка покинула его лицо, и я понял, что в этот раз вопрос отнюдь не риторический. Мирно, как в прошлые разы, мы не разойдемся.

— Какой-то ты неласковый, — сказал я. — Посмотри, какие самаритяне нас окружают — вежливые, предупредительные, обходительные. Ты-то чего грубый?

— Потому и грубый, что они муху обидеть не могут. — Лицо Ремишевского посуровело. — Сделан таким, чтобы их защищать.

Это меня немного удивило — оказывается, Ремишевский сознавал, кто он такой, и продолжал четко выполнять свою программу, а вот биоробот Тонкэ, уяснив свое искусственное происхождение, восстал против тех, кто его создал.

— Странные дела творятся под куполом небесным, — заметил я. — Самаритяне мирно трудятся на пажитях земных, а воюют между собой биороботы. Спрашивается, какого черта они вас тогда создавали?

— Не твоего ума дело, — отрезал Ремишевский. — Я спросил, почему тебе дома не сидится? Что ты все вынюхиваешь и выискиваешь? Лавры террориста Тонкэ не дают покоя?

— Если бы я знал о целях Тонкэ, то, быть может, и поддержал его. Да беда в том, что человек, в отличие от биоробота, не знает цели своего создания. Не ограничен он жестко заданной программой, потому дома и не сидится. Но тебе этого, хоть ты и создан по образу и подобию нашему, понять не дано.

Я думал, что сейчас Ремишевский бросится на меня и наступит давно ожидаемая развязка наших неприятельских отношений. Ничего подобного — Ремишевский еще более расслабился, принял совсем уж фривольную позу и рассмеялся тихим неприятным смешком. Затем наклонился, взял у меня с колен книгу, раскрыл.

— Покойниками интересуешься? — Он удивленно вскинул брови, закрыл книгу актов и увидел дату. — Ах, нуда.

— Пытаюсь понять, почему вы соорудили станцию переброски на месте захоронения моих родителей.

— Вот даже как… — протянул Ремишевский. — Сам о станции догадался или Тонкэ подсказал?

— Своя голова на плечах имеется. Непонятно только, зачем записи в актах гражданского состояния вымарывать?

Ремишевский снова тихо рассмеялся и поставил книгу на полку.

— Теперь понимаю, что сам догадался. — Он смахнул улыбку с лица и, глядя мне в глаза, раздельно, по слогам, начал говорить: — Дело в том, что не было никогда никакой записи в этих книгах, потому что у тебя никогда не было родителей. Не погибали они в автомобильной катастрофе, никто их не хоронил и…

Давно брезжившая жуткая догадка, которую я подсознательно не хотел принимать, вспышкой озарила сознание, и я не дал ему закончить. Пружиной взвился со стульчика и изо всей силы ударил Ремишевского кулаком в лицо.

Голова дернулась, и любой другой на его месте рухнул бы на пол в глубочайшем нокауте. Но Ремишевский устоял. Мало того, молниеносно среагировал на удар. Из рукава пиджака в ладонь выпрыгнули металлические усики, и он ткнул ими меня в грудь. Я ничего не почувствовал, только тело вдруг окаменело, превратившись вживую статую.

— Вот… — назидательно протянул он. — Боли ты, как и я, не чувствуешь. Человек на твоем месте рухнул бы без сознания от болевого шока, а у тебя только паралич всех мышц. Пару минута сознании побудешь, пока кислород в крови еще есть.

Он вытер ладонью кровь из разбитого носа.

— В свое время ни включить твою программу, ни выключить твое тело кодовыми установками я не смог. Убивать же тебя запретили. Но запомни, будешь мешаться под ногами, как Тонкэ, в порошок распылю.

Страшно хотелось вдохнуть, но легкие не работали, и сознание начало окутываться шипящим туманом.

— Отдыхай, — сказал Ремишевский и толкнул меня в грудь окровавленной ладонью.

И я как стоял, так бревном и упал между стеллажами, а сверху посыпались увесистые фолианты актов гражданского состояния.

Говорю тебе, никого здесь нет, — послышался ломающийся мальчишеский голос.

— Давай уйдем отсюда, — свистящим шепотом предложила девчонка. — Вдруг кто-то войдет?

— Кто сюда войдет? Я двери на замок закрыл.

— Но здесь, наверное, еще работают.

— Не пори чушь — какая работа? Гляди, бедлам какой, бумаги разбросаны.

— Прикрой эту дверь.

Дверь в «Архив» закрылась, и голоса стали глуше.

Я с трудом разлепил чугунные веки. Паралич мышц прошел, я очнулся, но желания двигаться не было. Безмерная тоска заполонила душу, и теперь мне по-настоящему не хотелось жить. Мое тело — искусственная оболочка, созданная пришельцами, — неподвижно распростерлось на полу, заваленное амбарными книгами записей гражданского состояния, а сознание как бы витало над ним. Я видел, слышал, ощущал запах книжной пыли, но на этом и все. Сознание бездумно фиксировало окружающее, как видеокамера, не подвергая анализу, и только рассудок категорически не принимал своего искусственного происхождения.

За стеной в соседней комнате продолжался разговор.

— Ты чего притащила?!

— Астубурци под соусом, мастурни…

— Чо, дура совсем? Правильной хочешь стать от их продуктов? Пусть это свиньи жрут. Надо было колбасу брать, сыр, наши консервы… А ты конфеты притарабанила.

— Ты шампанское обещал…

— Ага, размечталась! Вчера все полки были заставлены, а сегодня — корова языком слизала… Они, блин, непьющие и нас такими быть заставляют. Конкретно, пива три банки только и удалось у лоха какого-то стибрить. Держи. Мы его что, под конфеты пить будем?

— С астубурци… Оно кисленькое…

— Кисленькое! Ты что, беременная? Жри его сама! Послышался звук открываемых банок пива.

— Неслабо… Закурить бы, так эти гады и сигареты из киосков изъяли.

— Возьми, у меня полпачки осталось. Некоторое время за стеной молча курили.

— Нехило… — наконец сказал мальчишка. — Тут лучше, чем на чердаке. Музон бы еще.

— Ты что, услышат.

— Плевать! У меня пара дисков есть, а здесь — компьютеры… Тю, бля, динамиков нет!

— Наш класс на десятки разбили… — тихонько сказала девчонка. — По два воспитателя на десятку. А у вас?

— То же самое. Блин, никакой свободы! Раньше предки дома доставали, а теперь эти каждый шаг пасут. Мы одна семья — треплются…

— У нас новый предмет вместо геометрии ввели — многомерное пространство…

— Ага. Дурь сплошная. Крыша едет.

— Нет, почему, интересно…

— А ты больше их продукты жри. Совсем чокнутой станешь. Такой же правильной. Тебе что, больше делать нечего, только о школе болтать?