Александр Абрамов - Мир приключений 1971

…И ДАВАЙ ТЕРЕТЬ… Автор, видимо, напоминает нам о важном физическом процессе — трении. Без него трудно было бы достичь хорошего контакта. Не исключено, что творец произведения сам долго работал в области конструирования контакт-электроустройств.

…ПРИГОВАРИВАТЬ… Совершенно ясно, что ни одно устройство, как бы сложно оно ни было, кроме киберов, разумеется, разговаривать само по себе не могло. Абсурд. Тут какой-то хитрый литературный прием. И понять его смысл, к сожалению, видимо, невозможно. Ведь прошло восемнадцать веков. Как изменились нравы!

…МОЕМ-МОЕМ… Не от слова ли “мой”? Нет-нет, ведь установлено, что собственности уже не было. Тогда, может быть, от слова “МЫТЬ”? Вполне возможно. Но почему контактные щетки должны что-то мыть? Впрочем, кроме своей основной задачи, они могли выполнять и побочную. Комплекс, так сказать. Что ж, древних нельзя назвать глупыми — они кое-что понимали в максимальном использовании оборудования!

…ТРУБОЧИСТ… Очень просто: Тазер РУБиновый Особо ЧИСТый. Ведь, как известно, лазеры и мазеры в конце двадцатого века были полностью вытеснены тазерами.

…ЧИСТО-ЧИСТО… Наверное, этим подчеркнуто, что вредные примеси удалялись из рубина безукоризненно.

Итак, мы имеем следующее…

Фил Олог выключил бинокуляр и занес на записную ленту, непрерывно вылезающую из-под лацкана костюма, все расшифрованные слова и выражения. Он сделал два экземпляра записи. Один — для статьи в научный журнал… Другой отдал По Эту, своему соседу, для перевода.

Статья вышла в одном из номеров журнала “АРХИСЛОВО”. А перевод появился в сборнике “Всегалактический день технопоэзии” с комментариями Фил Олога.

Вот как выглядел перевод:

“Конечно, — писал ниже Фил Олог, — перевод не может донести всей сочности старинного текста, но он дает нам представление, может быть, об одном из первых произведений технопоэзии. Вот откуда могло пойти это процветающее ныне направление литературы. От седых рубежей двадцатого и двадцать первого! Многое между строчками говорит о том, что технопоэзия уже тогда преобладала над всем остальным.

А ведь это очень важный вывод о величайшем с древнейших времен единстве Техники и Лирики…”

На них были тяжелые, пышные одежды, гирлянды желтых цветов, и, если бы не стража с копьями, можно было подумать, что двое землян возглавляют торжественное шествие.

Плоские крыши, галереи, улицы были запружены одетой в лохмотья толпой, шевелящейся, грозно гудящей, словно рой встревоженных пчел. У Шайгина почему-то не вырвали из ушей кристаллики транслятора, и он понимал все, что кричали, выли, орали эти человекоподобные существа:

— Жертва священному Храму! Кровь и Голос! Кровь… праздник… голос… победа!

Сипло гудели трубы, бухали барабаны. Процессия медленно двигалась к Храму, сверкающая башня которого уже виднелась вдали. Люди знали, что там их ждет смерть, а перед ней — долгие истязания во славу какой-то непонятной и чудовищной религии. Толпа знала его еще лучше и ликовала, неистовствовала, возносила хвалу Храму и Голосу, которые даровали им столь волнующий праздник.

Шайгина мутило от омерзения. Ужасной казалась не смерть и даже не страдания, а то, что их, звездолетчиков и ученых, будут хладнокровно и радостно пытать безмозглые фанатики, тупо верящие тем не менее в свою разумность.

Порывы ветра вздували темные одежды шагающих рядом жрецов, и каждый раз людей окатывал тошнотворный запах грязного, сального тела. Вот эти самые лоснящиеся от пота руки, эти крючковатые пальцы с черными ногтями, дрожа от сладострастия, будут вскоре жечь их раскаленным железом, пронизывая мозг безумной болью.

Мозг, вмещающий такие знания, что даже капли их хватило бы всей этой толпе для избавления от болезней, голода и невежества.

— Лайтинг бы сюда… — послышался шепот Бренна. — И по рожам, по рожам…

Бренн дернул связанными руками, и Шайгин почувствовал почти осязаемо, как напряглись его мускулы и как нерастраченная ярость удара дрожью пронизала тело беловолосого гиганта.

— Не надо, Бренн, — сказал он едва слышно. — Это недостойно. Ведь это дети, слепые, жестокие, глупые дети…

Бренн зло засмеялся. Удивленные стражники настороженно наставили копья.

— Я брошусь на эти копья, если “Эйнштейн” не поспеет, — сказал Бренн.

— “Эйнштейн” не поспеет, а на копья нам броситься не дадут, — ответил Шайгин. — Все равно: выше голову!

— Я и так уж задрал ее к небу. Как вспомню, что где-то там есть “Эйнштейн”, есть лаборатории, книги, друзья. Эх! Как ты думаешь, если долго, очень долго и очень спокойно — не так, как в разговоре с жрецами, — объяснять этим человекоподобным, что возможна другая жизнь, что существуют общие для всей Вселенной законы развития, что мы можем помочь им выбраться из грязи, в которой они тонут, — поймут? Или лучше для их же блага стереть всю их так называемую цивилизацию?

Шайгин посмотрел на беснующуюся толпу. В ней не было лиц, вся она была единым перекошенным, жадным, исступленным лицом.

— Нет, — сказал он твердо, — не поймут. Мы для них диковинные, непонятные, может быть, опасные пленники. Тем слаще радость победы, тем большую ценность мы представляем для жертвенного алтаря. Простая и ясная логика, а все, что сверх этого, не существует.

— Поздно мы это поняли.

— Поздно. За последние две сотни лет мы успели забыть у себя на Земле, что разум может быть настолько невежественным и жестоким.

Это было правдой. Ни Шайгин, ни Бренн не были подготовлены к вероломству. Когда “Эйнштейн” засек на этой планете аномалию, которая могла быть пропавшей полтора галактических года назад “Европой”, а могла ею и не быть, капитан сказал: “Берите скайдер, проверьте и возвращайтесь. На большее у нас нет времени”. “Европа” была обычным пилотируемым кораблем, но к этой звезде из-за дальности расстояния ее послали под управлением автоматов, и она исчезла где-то здесь, в этой планетной системе.

Сознание отказывалось верить, что со времени их вылета прошло не больше шести часов… Они сели неподалеку от аномалии и, перед тем как начать разведку, вышли наружу только потому, что слишком уж здесь все походило на Землю. Она безусловно отказались бы от встречи с аборигенами, чьи поселки были замечены с орбиты, но те неожиданно вышли навстречу из-за деревьев со столь доверчивым жестом протянутых ладонями кверху рук, что это подкупило людей.