Сергей Лексутов - Полночный путь

— А смерды такие дураки, что настоящую цену за них дадут… — ему тоже хотелось получить настоящую цену, потому как за его конем на чембурах шли еще три, а кошель так отощал, что единственному рублю, оставленному на черный день, не обо что было звенеть. — Да и не стоит торопиться; слишком явный след — продажа такого количества боевых коней… Город повстречаем — нескольких продадим, чтоб цену не сбивать. А остальных, уж в Смоленске…

Городов много стояло в Киевской земле, особенно по Днепру, да стояли они с закрытыми воротами, а стража со стен недобро поругивалась, да поплевывала, скрипя тетивами на шибко уж настойчивых путников. Ждали, что Рюрик пойдет вступать во владения остальными городами своего княжества, да пребывали в неведении; миром он будет вступать во владения, или отдавать города на разграбление своим дружинникам, и наемникам-половцам, оставшимся в его дружине в надежде на дополнительную поживу? Вот и не пускали путников, подозревая в них Рюриковых лазутчиков, получивших повеление еще до переговоров о почетной сдаче, открыть ворота для разграбления. Только содержатели постоялых дворов, выражая покорность судьбе, а больше уповая на большие доходы, не попрятались за стены. Да и существовал не писаный закон на Руси — постоялые дворы не грабить, чай и тати последней в мороз тепло требуется.

Хозяева постоялых дворов настороженно встречали столь большой обоз, состоящий по большей части из верховых лошадей, подозревая, что вооруженные до зубов путники, за овес для коней могут расплатиться ударами мечей плашмя. Однако Батута, Шарап и Звяга платили вперед, чтобы не вызывать излишней настороженности. У людей Гвоздилы денег давно уже не было, тот отдал Батуте свой последний рубль и один доспех, за кормежку, как Батута не отнекивался, убеждая Гвоздилу, что это он еще, Батута, должен за то, что помогли безопасно вырваться из Руси. Правда, поняли, что вырвались, когда увидели несколько ежей, перегородивших реку от берега до берега, а за ними — многочисленных людей в шубах нараспашку, под которыми поблескивали кольчуги. Увидя обоз, дружинники неспешно встали в ряд за ежами, вековыми елями, с обрубленными на две трети, и заостренными, сучьями, приготовили луки.

Воевода, поставив ногу в красном сафьяновом сапоге на ствол ели, и облокотившись на колено, молча смотрел на подъезжавших к ежам Гвоздилу, Шарапа и Звягу. Подъехали, остановились. Воевода помалкивал, разглядывая их без особого интереса. Наконец Шарап не выдержал молчания, спросил равнодушно:

— Пошлину платить, али просто так тут стоите?

— А вы кто такие будете, уважаемые? — медоточивым голоском осведомился воевода.

— Купцы мы, с Киева… — не моргнув глазом, обронил Шарап.

— Купцы, значит… — воевода расплылся в радостной улыбке. — Ну, если вы купцы, то я монах-папежник… — он враз погрознел, рявкнул: — А ну, поворачивай оглобли, а Рюрику скажи, что в Смоленскую землю ему пути нет; так попотчуем, что и Папа с латинянами не помогут!

Шарап видел, что от костров, горящих на берегу, уже спешит еще полусотня верхами, на ходу доставая луки из налучьев. Он примирительно протянул:

— Ну, соврал я… Беженцы мы. Против Рюрика бились, потому и нет нам жизни на Киеве…

Воевода ощерился в волчьем оскале, поднял руку — воины за его спиной медленно, будто давая время путникам опомнится, потянули тетивы мощных луков, а несколько стрельцов за их спинами накручивали вороты самострелов.

Воевода медленно выговорил:

— Беженцы, говоришь? Все беженцы уже давно разбежались! Чегой-то вы припозднились… А ну поворачивайте оглобли, а не то всех побьем!

Со стороны приближающихся ратников, вдруг раздался знакомый рык:

— Гвоздило?! Ты ли это?! А мы слыхали, будто сложил ты свою буйную головушку на стенах Киева! А с тобой никак Шарап и Звяга?!

Орал не кто иной, как Щербак, плотно сидящий на могучем ляшском жеребце. А рядом с ним трусил Ратай.

Гвоздило радостно заорал:

— И вы живы?! Оба?! Браты, урезоньте вашего воеводу — грозится стрелами побить…

Воевода недоверчиво прищурился, спросил подъехавшего Щербака:

— Ты их знаешь?

— Да как же не знать?! То Гвоздило, Романов сотник, а рядом — Шарап со Звягой, именитые горожане… — Щербак поперхнулся, но тут же справился, и добавил: — А во-он, в санях, знатный киевский кузнец-оружейник сидит. Батутой кличут…

Воевода нерешительно протянул, пытаясь по привычке чесать в затылке, но из-за шлема с личиной и длинной бармицей, это оказалось затруднительно:

— Та-ак… Рад бы тебе поверить, да я-то тебя едва три месяца знаю. А дозорные доносили, что, будто бы, вы берегом с низовьев шли… Откуда мне ведать, из каких ляхов вы шли?..

Ратай медленно выговорил:

— Не тебе судить, нам сам князь доверие оказал, он нас давно знает… Пропускай! Не видишь, што ли? В санях малые да бабы сидят. Какие ж лазутчики с бабами разъезжают?

Въедливый воевода все еще колебался. Хитро прищурясь, он спросил:

— А в Смоленск, на жительство едете, али так, пересидеть?

Шарап хмуро выговорил:

— Мы на Москву едем. Через Чернигов хотели, да там теперь князь Рюриков союзник и побратим, так что, пути нам через Чернигов нет, потому и заворотили оглобли с полдороги, потому и припозднились. А Рюрику мы так насолили, что он за нами аж две погони выслал.

— Ну и как, отбились? — насмешливо спросил воевода.

— Как видишь… — скупо обронил Шарап.

Воевода, отчего-то развеселившись, сказал:

— Вот только не слыхал я про такой город — Москва…

Пожилой стрелец, видать знатный по заслугам, в богатом юшмане, с самострелом германской работы, проговорил:

— Бывал я в том городишке… Захо-олу-устье… Вот только в последние годы вдруг начала разрастаться эта Москва. Будто кто медом место помазал — народ прет и из Северских земель, и даже вот из Руси…

Воевода встрепенулся, выпрямился, видать приняв решение, бросил отрывисто:

— Щербак, Ратай, вы пойдете сопровождать ваших знакомцев, а вас пойдет сопровождать Рогулько Третий со своим десятком. Сами с князем уговаривались о службе, сами и объясняйтесь… — и махнул рукой ратникам, те быстро оттащили в сторону одну ель, так, чтобы мог пройти обоз.

Щербак с Ратаем собрались быстро; долго ли приторочить к седлу мешок с нехитрыми воинскими пожитками? Десятник с чудным именем, оказался могучим, пожилым дядькой, без бороды и с вислыми усами, по старинному обычаю. Знал воевода, кому доверить сопровождать подозрительных путников; за два-три года до ухода на покой, дружинники хозяев не меняют, никому не хочется бедствовать в старости да немощи, не успев заслужить милости у нового хозяина. Вскоре обоз растянулся на льду. Рогулько Третий ехал в голове, между Гвоздилой и Шарапом, и безумолку болтал; сыпал прибаутками, рассказывал смешные истории из своей богатой ратной жизни. Оказывалось, что все войны и сечи, в которых он участвовал, ну ничего, кроме смеха не могли вызвать! Десяток его плелся позади обоза. Шарапа сначала удивила этакая несдержанность языка у такого пожилого и умудренного человека, но не зря же и сам Шарап был тертым калачом; вскоре он разглядел недюжинный ум за прищуром, казалось бы, добрейших глаз. И тут же с трудом сообразил, что успел выболтать Рогульке все; о себе, Звяге, отсутствующем Серике, и брате его Батуте. Не подав виду, что раскусил хитреца, Шарап продолжал охотно отвечать на исподволь задаваемые вопросы. Да и скрывать-то нечего было. Видать до того Рюрик напугал окрестных князей, что теперь всех путников подозревали в том, что они Рюриковы лазутчики. Из разговоров на постоялых дворах, Шарап уже знал; кружат упорные слухи, что, будто бы, к Рюрику уже подошли несметные полчища рыцарей-крестоносцев, либо вот-вот подойдут.