Стивен Кинг - Корабль, сокрытый в земле

— Приспособление за пишущей машинкой работает… — Андерсон нахмурилась. Ее голова чуть приподнялась, будто она прислушивалась к голосу, которого не слышал Гарденер. — Легче показать тебе. Поди туда и вставь листок бумаги, ладно?

— Ладно, — он направился к двери в комнату, потом обернулся на Андерсон:

— А ты не пойдешь? Бобби улыбнулась:

— Я останусь здесь, — сказала она, и тогда Гарденер понял. Он понял это, и даже осознал на каком-то из ментальных уровней, где действует чистая логика, что так могло быть — не говорил ли сам бессмертный Холмс, что когда вы исключите невозможное, вы должны поверить в то, что останется, как бы невероятно оно ни выглядело? И ведь действительно был новый роман, лежащий там, на столе, около того, что Бобби иногда называла "мой словесный аккордеон".

Да, кроме машинок, пишущих книги сами по себе, старина Гард. Знаешь, что еще мог бы сказать бессмертный Холмс? Что факт существования романа, лежащего рядом с машинкой, плюс тот факт, что ты никогда не видел этого романа раньше, не значит, что этот роман новый. Холмс сказал бы, что Бобби написала эту книгу когда-то раньше. Потом, когда ты ушел, и Бобби подвинулась рассудком, она достала ее и положила рядом с машинкой. Она может верить в то, что тебе говорит, но это не значит, что это правда.

Гарденер дошел до того загроможденного угла комнаты, который служил Бобби рабочим местом. Он был довольно удобно расположен, так что она могла, просто качаясь на стуле, брать с книжной полки, все, что хотела. Он слишком хорош для "романа из ящика".

Он знал, что бессмертный Холмс сказал бы также и об этом: да, он бы согласился, что "Бизоньи солдаты" вряд ли "роман из ящика", но на утверждение о том, что можно написать роман за три дня и не сидя за машинкой, а чередуя короткий сон с приступами бешеной активности, ответил бы, что это, черт возьми, абсолютно невозможно.

Кроме того, роман вовсе не был вытащен из какого-нибудь ящика. Гарденер знал это абсолютно так, как он знал Бобби. Бобби была бы так же неспособна мириться с тем, что хороший роман лежит в ящике, как сам Гард был неспособен оставаться спокойным при обсуждении вопросов о ядерной энергии.

Отвяжись, Шерлок, и уезжай-ка в своем двухколесном кебе вместе с доктором Ватсоном. Боже, как хочется пить!

Желание — срочная потребность — пить вернулось в полной и пугающей мере.

— Ты там, Гард? — окликнула Андерсон.

— Да.

В это время он внимательно рассматривал моток компьютерной бумаги. Он свободно свисал вниз. Он посмотрел за пишущей машинкой и действительно обнаружил еще одно «приспособление» Бобби. Это было меньше — в половину коробки из-под яиц, в которой не были заполнены две последние ячейки. D-элементы стояли в остальных четырех, каждый плотно закрыт колпачком (приглядевшись, Гард решил, что это остатки оловянных консервных банок, аккуратно обрезанных), каждый с проводом, идущим из-под колпачка к «плюсу»… один красный, один синий, один желтый, один зеленый. Провода вели к другой плате, которая, как казалось, могла быть взята из радио. Она была установлена вертикально, зажатая между двух коротких плоских кусочков дерева, приклеенных к панели. Эти кусочки дерева, немного похожие на желобки для мела у классной доски, были до смешного знакомы Гарденеру, но некоторое время он не мог опознать их. Потом вспомнил. Это были подставки, на которые выкладывают буквы, когда играют в «Эрудит».

Один единственный провод почти такой же толстый, как провод переменного тока, шел от платы к пишущей машинке.

— Вставь бумагу, — напомнила Андерсон. Она смеялась. — Об этом-то я почти забыла — ну, не глупо ли? Тут они не помогали, и я чуть не сошла с ума, пока не нашла решения. Один день я просидела на ликерах, желая, чтобы мне только попался один из этих проклятых словогрызов, а когда я добралась до туалетной бумаги… эврика! Как я была ошеломлена!.. Заправь бумагу, Гард!

Нет. Надо выбираться отсюда прямо сейчас. Поймаю машину, и — в Хемпден, а там так надерусь, чтобы никогда уже не вспоминать об этом. Я и знать уже не хочу, кто такие «они».

Вместо этого он потянул рулон бумаги, пропустил перфорированный край первого листа под ролик и повернул круглую ручку сбоку старой машинки, чтобы зажать лист. Сердце билось тяжело и учащенно.

— Готово! — крикнул он. — Хочешь, чтобы я… что-нибудь включил?

Он не видел никакого выключателя, а даже если бы и видел, то не захотел бы к нему прикасаться.

— В этом нет нужды, — откликнулась она. Гард услышал щелчок. За ним последовало жужжание — звук, напоминающий моторчик детского электропоезда.

Зеленый свет полился из пишущей машинки Андерсон.

Гарденер непроизвольно отшатнулся назад на негнущихся ногах. Этот свет струился между клавиш странными рассеивающимися потоками. По бокам «Ундервуда» были стеклянные панели, и сейчас они светились, как стенки аквариума.

Вдруг клавиши машинки стали сами собой нажиматься, двигаясь вверх и вниз, как клавиши механического пианино. Каретка стремительно сдвинулась с места, и буквы посыпались на строку:

На дне морском мой отец лежит

Щелк! Клац!

Каретка вернулась.

Нет. Я не вижу этого. Я не верю, что могу видеть это.

С двумя жемчугами в глазницах пустых

Тошнотворный зеленый свет сочился сквозь клавиатуру и проливался на слова, как свет люминесцентной лампы. Щелк! Клац! Пиво «Рейнгольт» всему пиву — пиво

казалось, строка появилась через секунду. Клавиши стучали так быстро, что сливались воедино. Как будто смотришь новости, автоматически печатающиеся телеграфным аппаратом.

Вспомни «Рейнгольт», покупая пиво!

Боже мой, неужели она в самом деле делает это? Или это розыгрыш?

Своим пошатнувшимся перед лицом нового чуда умом он осознал, что изо всех сил стремится к точке зрения Шерлока Холмса — розыгрыш, конечно, это розыгрыш, плод нервного срыва бедной Бобби… очень плодотворного нервного срыва.

Щелк! Клац!

Пронеслась каретка.

Это не розыгрыш, Гард.

Каретка вернулась, и клавиши напечатали перед его вытаращенными, широко раскрытыми глазами:

Ты был прав в первый раз. Я делаю это из кухни. Сзади моей пишущей машинки — прибор, улавливающий мысли, — мыслечувствительный, так же как фотоэлемент светочувствительный. Эта штука улавливает мысли верно на расстоянии пяти миль. Если я нахожусь на большем расстоянии — она искажает. А если за пределами десяти миль — вообще не работает.

Щелк! Клац! Большой серебристый рычаг слева каретки дернулся дважды, проталкивая бумагу, — на которой сейчас было уже три отлично напечатанных абзаца — вверх на несколько строк. Затем последовало резюме.

Теперь ты видишь, что мне не надо было сидеть за машинкой, работая над романом — все без рук! Этот бедный старый «Ундервуд» носился как проклятый те два или три дня, а все то время, что он носился, я была в лесу, работала вокруг того места, или внизу, в подвале. Но, как я уже говорила, большую часть времени я проспала. Забавно… даже если бы кто-то смог убедить меня в существовании такой машины, я бы не поверила, что она будет работать на меня, так как я всегда отвратно диктовала. Я всегда говорила, что должна писать свои письма, потому что должна видеть слова на бумаге. Я и представить себе не могла, как можно надиктовать целый роман, например, машинистке, хотя некоторые писатели так всегда делают. Но, Гард, это совсем не похоже на диктовку — это прямой перехват из подсознания, больше напоминающий мечтание, чем писание романа… но то, что получается, — это не мечты, которые часто бывают нереальны и бессвязны. В действительности это никакая не пишущая машинка. Это машина грез. Однако, грезящая рационально. Есть что-то удивительно забавное в том, что они дали ее мне и что я смогла написать "Бизоньих солдат". Ты прав, это лучшее из всего, что я написала, но это все-таки только вестерн. Это все равно что изобрести вечный двигатель, чтобы твой ребенок больше не надоедал тебе просьбами сменить батарейку в его игрушечной машине! А ты можешь себе представить, что было бы, если бы у Фрэнсиса Скотта Фицджеральда была такая штука? Или у Хемингуэя? Фолкнера? Сэлинджера?