Лайт Дейтон - Огонь

Долго, нескончаемо долго вокруг была только тьма. Безграничная, бездонная тьма, у которой нет начала и нет края. В ней вообще ничего нет. И только крошечный замкнутый мирок, окруженный пустотой, сквозь которую невозможно пробиться. Сколько Он ни пытался, так и не смог разбить оковы вечного плена. Будто что-то не пускало его, цепко держало в своих объятьях. Иногда смутные вспышки света озаряли безграничные владения тьмы. Тогда Он просыпался от вековой дремы, снова и снова силился раздвинуть стены своего мира. Каждый раз Он ощущал, что для победного прорыва не хватает какой-то крупицы… Тщетно. Тьма не отступала.

Сотни тысячелетий ничего не менялось. Но однажды Он увидел свет. Но теперь это были не смутные вспышки, нет! Тысячи тысяч мерцающих нитей тянулись к нему со всех сторон. Нити продирались сквозь чернильную тьму, некоторые отступали, сворачивали в сторону. Часть погасла, не выдержав столь сильного противодействия. Но большинство жадно тянулось к Нему, и тьма неохотно поддавалась их напору. Все ближе и ближе… Светящиеся струи замедлялись, в какой-то момент даже почти остановились – тьма сопротивлялась все яростней… И тогда Он понял, что значит для него этот свет – жизнь, небывалую силу, долгожданный выход из заточения. Он рванулся навстречу, рванулся, разметав ненавистную тьму в клочки, впитал в себя все эти тысячи ярких, искрящихся потоков, соединился с ними.

С каждой нитью его узкий мирок-темница становился все больше, границы рушились. Он будто учился познавать окружающее чужими глазами, чужими ощущениями. Все меньше оставалось невозможного.

И Он осознал себя. Единое существо с тысячами тысяч мельчайших крупинок, каждая из которых с величайшим трепетом ожидает приказов, за величайшее счастье почитает исполнить их немедленно. Теперь Он – это бессчетное число вернейших частичек-слуг, готовых броситься в бессмысленную атаку, бездумно отдать жизнь, выполняя желание… свое собственное?

Реди, ну сходи ты, пожалуйста! Жизни же не дадут! – Мать умоляюще взглянула на Редара. – Ладно, ладно… Юноша прихватил плетенку для воды, копье и выбрался наружу. Сразу же невыносимым зноем ударило пустынное солнце. Сегодня что-то очень уж жарко. Да еще вода утром закончилась – вот братишки и ноют весь день. Пить-то хочется, и не объяснишь им, несмышленышам, что отец вернется с охоты хорошо если к закату и тогда сходит к источнику.

Впрочем, Редар уже и сам не мальчик, совсем скоро его шестнадцатые дожди. Может и сам сбегать быстренько, благо вода недалеко – прямиком через солончак не больше сотни перестрелов, места изведанные, почти безопасные. Зато отцу, когда придет, не придется сломя голову лететь к источнику, торопясь поспеть до захода солнца. Он сможет спокойно отдохнуть. Глядишь, и похвалит даже, как в тот раз, когда Редар удачно подбил камнем песчаную крысу.

– Молодец, сын, – сказал он тогда, – хороший охотник у меня растет! Не стыдно будет перед людьми, когда они скажут: а Редар-то, Ломаров сынишка, весь в отца пошел!

Под ногами звучно хрустела земля, высохшая в труху с прошлого сезона дождей. Юноше даже не верилось теперь, что еще четыре луны назад почва здесь была влажная, копнешь лунку – сразу собирается лужица солоноватой воды. Теперь влага осталась только у маленькой впадины к восходу. Да и там ее было немного – мутная, соленая… но все лучше, чем горький сок кактусов гувару, после которого остается противный вкус на языке, а пить все равно хочется, даже сильнее, чем раньше.

Редар шагал. Рыжая полоса горизонта шла волнами и ломалась – от раскаленной, растрескавшейся глины восходили потоки жара, границы пустыни и воздуха смешивались, плыли в мутном мареве. Старики говорили, что в древние времена на этом месте простиралось бескрайнее море – бесконечность чистой, прохладной воды. Редар не очень верил старикам, думал: зачем может быть так много воды? В чем тогда ее ценность? Он остановился, зажмурил глаза, попытался представить себе море. Безуспешно: он никогда не видел его, всю жизнь Редара окружал лишь белый песок, пересохшая глина, солончаки и слепящий кружок солнца в небе…

Вскоре показались барханы, заплясал вдалеке силуэт высохшего окаменевшего дерева – значит, полпути. Глинистое крошево и труху под ногами припорошил песок, в лицо ударил огненный ветер, побежала песчаная поземка – до границы солончака осталось всего ничего, впереди начиналась уже настоящая пустыня. Здесь всегда можно найти массу полезного, ветер много чего приносит издалека, а глиняная труха солончака не засасывает все что угодно за считанные дни, как песок. Может, попадется высохший панцирь скорпиона или фаланги, обрывки старой паутины, или, например, колючий куст перекати-поля, лениво скачущий по склонам барханов под ударами суховея. Отец как-то объяснил Редару, что он катится по пустыне отнюдь не для того, чтобы найти новое место, где воды побольше и земля пожирнее. Это, мол, все выдумки стариков. На самом деле шар перекати-поля, отломившись от корней, разбрасывает по пустыне семена, чтобы к следующим дождям выросли новые побеги перекати-поля. Люди же ценят его за прочные гибкие стебли, особенно если их высушить над огнем: из них получаются отличные корзины и плетенки.

На склоне одной из дюн юноша пересек цепочку неглубоких лунок – следов какого-то насекомого. Настоящим следопытом он пока еще не стал, отец только начал учить Редара разбирать следы песчаных жителей, поэтому точно определить, кому они могут принадлежать, парень не смог.

– Реди, посмотри-ка, а это кто? – помнится, спросил его как-то раз отец.

– Вроде… вроде… паук-верблюд! – Да нет же! Как же у тебя получается паук-верблюд, если рядом с каждым следом небольшие полоски! Это только богомолы да фаланги могут такие следы оставить – у них на лапах жесткие волоски. А у паука-верблюда ноги тонкие, причем сам он тяжелее, потому следы будут меньше, но зато более глубокие. Понял теперь?

Но по тому, как поземка уже начала скрадывать очертания лунок вездесущим песком, Редар решил, что следы оставлены еще до восхода. Значит, нечего беспокоиться. Впереди за очередным гребнем или у самого водопоя его не поджидает неведомый враг.

У воды действительно никого не оказалось. Сюда изредка приходили фаланги, неповоротливые навозные жуки – после них полдня воду невозможно пить. Сосед-пустынник однажды рассказал отцу, как встретил здесь даже скорпиона. Но сейчас Редар разгреб руками влажный песок, спокойно наполнил плетенку, проверил, не появилось ли где новых дыр. Плетенка была старая, глиняная обмазка кое-где рассохлась, потрескалась и пропускала воду, приходилось зажимать дыры руками. Еще на исходе прошлой луны мать обещала сделать другую, но пока было недосуг – в такую жару братишки отнимали все ее свободное время. Даже крепкому взрослому охотнику, привычному к тяготам пустыни, непросто выжить в преддождевые суховеи, в самый зной и сушь жестокого солнца и песчаных бурь. Что уж говорить о малышах?