Альфред Бестер - Голем 100

Она опрометью бросилась прочь из кабинета, преж­де, чем он нашелся с ответом.

* * *

— Меня зовут Хоч, милая дама. Можете называть меня господин Хоч.

Реджина разглядывала господина Хоча.

— Вы, похоже, совершенно безвредный молодой человек, к тому же — весьма привлекательный. Могу ли я узнать, что за идиотизм побудил вас преследовать меня?

— Но я вовсе не преследую вас, милая дама. Моя цель — нечто совершенно другое, необыкновенное, а наши пути просто пересеклись.

— Что же вы преследуете?

— Ах! — Под стеклянной оцепенелостью черт гос­подина Хоча просматривалось возбуждение. — Вы, по­хоже, совершенно безвредная дама, к тому же — весьма привлекательная, поэтому я вам признаюсь. Меня при­тягивает что-то совершенно новое. Я играю с собой в занятную игру, что-то вроде охоты с бумажками или поисков сокровища — и вдруг я обнаружил, что кто-то проложил совершенно особый след. Эти следы чаруют меня. Они манят меня. Завораживают.

— И что же это за таинственный волшебный след?

— Двойная смерть: доставленная и принятая.

— Боже сохрани, господин Хоч!

— Но это же всего лишь поэзия, милая дама!

— Вы поэт, правда?

— Поэт уничтожения. Певец упорядочения.

— Странно, господин Хоч. Явное противоречие — никогда не слышала о мало-мальски путном поэте, ко­торого бы устраивал установившийся порядок.

— Вы не так меня поняли, милая дама. Я воспеваю танатоманию.

— А это еще что такое, скажите на милость?

— Это глубинное, исконно присущее человеку стремление упорядочить Вселенную — привести ее в ненарушенное состояние, какое было до появления жизни.

— Что значит «ненарушенное»? Вы против жизни?

— Я враг беспорядка, всего, что замутняет чистоту логики самой природы, и где бы жизнь ни пыталась покончить со своим вторжением в совершенный поря-

док, уничтожая себя, меня притягивает желание по­мочь. Вот моя охота за сокровищем.

— Вы, похоже, необычный поэт, господин Хоч, с удовольствием услышала бы ваши стихи. Вы почитаете их для меня? Вот моя карточка. Я принимаю по четвер­гам, после обеда. У меня будут гости и, разумеется, легкое угощение. А теперь мне нужно идти. У меня назначена встреча.

— У меня тоже и, кажется, нам по пути. Так идем?

Они двинулись вместе вдоль гнусных улочек и ту­пиков Гили, не обращая внимания на то, что приходи­лось обходить кучи мусора, отбросов, чего-то гниюще­го, что еще недавно было живым — собственно, никто сейчас не обращал на такое внимания. Двадцать первый век близился к концу, и все понимали, что за прогресс приходится расплачиваться. Реджина мило щебетала о поэзии и декоративном искусстве, но казалась при этом едва ли не такой же возбужденной, как господин Хоч.

— Вы открылись мне, сударь, — наконец не выдер­жала она, — и я отвечу вам такой же откровенностью. Я тоже приближаюсь к собственной цели в охоте за со­кровищем. В первый день Опс я давала вечер, на кото­ром была моя подруга с мужем. Он собирает всякие диковины и рассказал мне поразительную вещь. У него есть одно сокровище, страстно мною желаемое, — по­длинный валик для пианолы с записью «Интернациона­ла» Потье и Дегейтера. Он великодушно предложил мне это в подарок, и я не смогла отказаться. Этот госпо­дин живет вот тут. Мы снова прощаемся, сударь.

Реджина свернула в роскошный Оазис, сопровож­даемая по пятам господином Хочем. Она пристально посмотрела на него. Он улыбнулся.

— Мой след тоже ведет сюда, милая дама. Еще од­но удивительное совпадение.

Она нервничала, проходя мимо охранников, но не слишком. Все же она была выбита из колеи достаточно сильно, чтобы не заметить, что господина Хоча пропу­стили, как пришедшего с ней. Они вместе вошли в ско­ростной лифт и вознеслись к небесам.

— Мне тридцать первый, — сказала Реджина.

— Мне тоже, но не пугайтесь, прошу вас. На пло­щадку выходят четыре квартиры. Опять стечение об-

стоятельств, и я сотворю поэму к вашему следующему четвергу и посвящу ее связи совпадений и Танатоса.

Однако же, когда Нудник Лафферти открыл дверь Реджине, он воззрился на ее спутника и воскликнул:

— Как, доктор? Вы тоже ко мне?

Господин Хоч улыбнулся в пегое лицо.

— Меня зовут Хоч, сударь. Вы можете называть меня господином Хочем. Я пришел помочь вам.

И он проскользнул мимо них в квартиру. Лафферти поднял было руку, чтобы преградить ему путь, но нео­жиданно улыбка его стала проказливой, и он впустил Хоча. Тот уставился остекленевшим взором на подсве­ченные витрины с предметами увлечения Лафферти: солнечные часы, слуховые трубки, трости, спички с по­рнухой на этикетках, причудливые презервативы, по­смертные маски Лукреции Борджия, Элинор Гвин, Ека­терины II, Полины Боргезе, Эммы Гамильтон, Лолы Монтес, Елизаветы I и Елизаветы III.

— Только не надо таких неприятных сцен, как про­шлый раз, доктор. Сядьте и ведите себя хорошо. Воз­можно, что со зрителями будет в чем-то интереснее.

— Меня зовут Хоч, сударь. Вы можете называть меня господином Хочем, — произнес Шима, послушно усаживаясь. Неподвижный взгляд его был устремлен в вечность.

— Входите же, госпожа Эшли, — сказал Нудник. — Располагайтесь. Я и не знал, что вы знакомы с доктором Шимой, но я вообще мало что о вас всех знаю.

— Но он сказал, что его зовут Хоч. — В голосе Реджины послышалось недоумение. — Он поэт по име­ни Хоч.

— Да-да, я уже имел дело с фантазиями доктора Шимы. Это не самое привлекательное из его качеств. Но дайте же мне похвастаться перед вами моими кол­лекциями прежде, чем я вручу вам ваш «Интернацио­нал».

Господин Хоч неприметным движением достал из кармана удавку и разложил ее на полу рядом со своим стулом.

— Я обожаю вот эти посмертные маски моих боже­ственных дамочек легкого поведения. Вы, разумеется, возразите, что с Элинор Гвин, скажем, или с Полины

Боргезе, с Екатерины Великой никогда не снимали ма­сок, и будете безусловно правы. Однако находчивость собирателя всегда поможет ему возобладать над грубы­ми фактами. Я собрал все существующие портреты этих сластолюбиц и нанял специалиста по пластическим операциям, чтобы он сформовал двойников из трупов в морге. С их-то лиц и были сняты маски. Могу добавить, что если бы я только был знаком с вами раньше, то не возникло бы никакой необходимости воссоздавать Эм­му Гамильтон — вы кажетесь воплощением этой вели­колепной дамы полусвета.

Лазерный резак и 8-миллиметровый пистолетик присоединились к удавке.

— Эти эротические спички — предмет моей осо­бой гордости. Годы ушли на то, чтобы собрать такую коллекцию, потому что в собрание годятся только спич ­ки в девственном состоянии: ни одна спичка не исполь­зована, ни одной царапины на поверхности трения. Эти коробки родом из Индии — на каждой одна из мистиче­ских любовных поз Кама-Сутры. Вдохновляет, не так ли, госпожа Эшли?