Петр Воронин - Прыжок в послезавтра

Валентин упал па снег, готовый сдаться, не продлевать мучений, все равно бессмысленных. Сначала ему было холодно. Однако вскоре он согрелся, проваливаясь в сладкий, теплый сон. И тут же пришло на ум страшное: это не сон! Это смерть!

Он заставил себя открыть глаза и опять почувствовал холод. Подняться удалось не сразу. Тело стало непослушным.

А потом он снова шел, повторяя в полузабытьи все одно и то же: “Вся-то… наша… жизнь… борьба…”

Не вслух повторяя. Мысленно.

Развиднялось. Но он уже ничего не различал перед собой. Только какие-то цветовые пятна и круги.

День снова сменился ночью, а Валентин по-прежнему шел, не отдавая себе отчета, куда и зачем идет… “Вся-то… наша… жизнь…”

Начались галлюцинации. Он видел не тундру, а зеленый лес и реку, над которой повис белый туман…

На мгновение полузабытье отступило, и Валентин различил впереди какие-то черные громады и огонек над ними. Это была яркая звезда, а ему почудился огонек, зажженный доброй рукой человека. Он рванулся к нему и упал. Подняться уже не сумел и пополз, захватывая воздух потрескавшимися губами.

Вскоре неверная реальность опять сменилась бредом. Не было тундры, а было черное поле, яма с упругими, словно живыми телами расстрелянных партизан, и далеко, бесконечно далеко робкий свет в избушке.

Доползти бы к этому свету. Только бы доползти!..

Он останется жив, если доползет… Он доползет… доползет… Его не убили, только грудь горит, но он жив. Он выполз из-под трупов, а теперь надо доползти…

Все, что он видел в бреду, было с ним в сорок третьем. В марте.

Партизанский отряд, в котором Валентин считался лучшим разведчиком, попал в засаду. Во время боя погибли почти все. Уцелевших, в том числе и десятилетнего Валентина, взяли в плен и через день расстреляли. Случайность спасла парнишку от смерти. Пуля задела легкое, Валентин потерял много крови, но глубокой ночью выбрался из ямы и дотащился к свету в крайней избенке. Он не только остался жив. Он вырос сильным и крепким.

Да, так было. Семнадцать лет назад. А сейчас он полз и бредил прошлым.

Он дотащил измученное тело до темной громады и продолжал судорожно ползти, не замечая, что перед ним не спасительное тепло избы, а ледяная щель. Вскоре уже не было сил передвинуться даже на вершок. Но он все равно царапал лед… Под конец и пальцы замерли.

Опускались нетающие снежинки. Мороз. Покой. Тишина.

Ощущение было такое, словно он падал в теплую и мягкую пустоту. Это не вызывало страха. Наоборот, было приятно. Он подумал, что это похоже на сон – падение. Стоит открыть глаза и убедишься – все иначе. Но веки словно окаменели, не поднять их.

А потом все разом исчезло. Тьма. Небытие. Долго ли они продолжались – мгновение, вечность? – он не мог судить. Но так же внезапно, как тьма, наступил полусон. Только теперь он, этот полусон, был ярким и странно осмысленным.

Валентин увидел ленинградскую квартиру и услышал глухой, измученный Ольгин голос… “Все… кончено… Я вышла замуж…” А вот промороженная тундра, белые собаки, убегающие в белую – нет, серую! – даль, и жесткий хруст снега под ногами… Вслед за тем острое, жжение в груди, темнота степи и далекий огонек, обещающий спасение…

Опять тьма, небытие и спять внезапное возвращение к прошлому, к Ольге. Она протягивает руки, счастливо смеется: “Я так испугалась, когда зазвенел звонок. Что если и на этот раз не ты, а кто-нибудь другой? Это, наверное, глупо, что я боюсь, по я так истосковалась!.. А ты скучал обо мне, капитан?”

Тьма. Свет.

Свет. Тьма.

Поочередно вспыхивали и гасли ячейки памяти, восстанавливая картины, когда-то виденные, слова, когда-то услышанные, книги, давным-давно прочитанные. Вся жизнь, с дней совсем, казалось, позабытого младенчества, пробегала, перескакивая во времени, и часто конец события возникал раньше, чем его начало.

И вот опять перемена: Валентин просыпался, сознавая, что просыпается. Мягкость ложа, чье-то осторожное прикосновение к его волосам, шорох чьих-то шагов – все это было уже реальностью, а не странным бегом прошлого. Он испытывал облегчение оттого, что становится хозяином над самим собой, и хотя еще пе открыл век, окончательно проснулся. Он ощутил желтизну отгороженного веками света и всей душой потянулся к этому свету.

В конце концов ему все-таки удалось открыть глаза, но мир, хлынувший в зрачки, был так ослепительно ярок, что Валентин ничего не увидел. Только блеск, равнозначный тьме. И тотчас испуганный возглас:

– Меньше света! Пожалуйста!

Голос мужской, чуточку усталый.

– Откройте глаза. Вы слышите меня? Попытайтесь снова открыть глаза. Пожалуйста!

Валентин медленно приоткрыл тяжелые веки. Свет был ослабленный. Вверху что-то голубело. Он подумал вначале, что это небо. Но разве бывает в Заполярье такое небо, да еще зимой? И почему оно то темнеет, становясь синим, то медленно светлеет?

Появилась мужская голова в белой, похожей на глубокую тюбетейку, шапочке.

– У вас ничего не болит?.. Отвечайте, закрывая и открывая веки. Если “да”, закройте. “Нет” – закрывать не надо. Вы хорошо себя чувствуете?

Валентин опустил веки и одновременно вымолвил:

– Д-да…

Язык, как недавно веки, плохо повиновался ему, но именно поэтому он повторил еще раз:

– Да, х-хорошо…

– О, вы совсем молодцом! – воскликнул мужчина. – С возвращением! Я счастлив, что мне выпала такая награда – первому поздравить вас с возвращением… Заслуги моих коллег неизмеримо больше моих собственных, но поздравить все же поручили мне.

– Илья Петрович!

Справа от Валентина стояла женщина, тоже в белой шапочке и белом халате. Голос у нее звонкий, молодой. Мужчина виновато отозвался:

– Да-да, я не о том… Но ведь все правда… то, что я сказал. И потом, Клава, привычка, профессиональная привычка встречать… А вы молодцом, – наклоняясь к Валентину, похвалил он.

– Где я?

Мужчина почему-то смутился, призывно поглядел па женщину в белом.

– Вы… ну, в больнице… – заговорила женщина. – С вами было несчастье, вы очень долго болели, но теперь все благополучно. И не надо больше расспросов. Покушаем, отдохнем, а тогда можно и расспросы.

Она говорила с Валентином, как говорят с маленькими детьми, и это красноречивее любых объяснений убедило его, что он был очень плох и сейчас еще плох.

– Как… я… сюда… попал?

– Вам нельзя много разговаривать.

То, что она не хочет отвечать, неожиданно рассердило Валентина.

– Как я сюда попал?! Где я?.. Где?!..

Он рванулся, пытаясь встать, но все тело пронзила боль. В последний миг перед тем, как потерять сознание, он опять увидел то меркнущую, то светлеющую голубизну вверху.

…Очнулся он в полной тишине. Хотел встать, но тело было словно чужое, а руки неимоверно тяжелые.