Люциус Шепард - Сеньор Вольто

У меня было смутное намерение дождаться, пока закончится вечеринка, потом проскользнуть в свою квартиру и застать Эспиналя с Мартой, но так уж все повернулось, что план оказался не нужен. Вскоре проливной дождь, бьющий наискосок из-за ветра, заставил празднующих поспешить с площадки в отель. Море металось и бушевало, тяжелые волны набегали на песок. Взбаламученные тучи освещались ударами молний, а гром грохотал постоянно, его мощная детонация снова и снова заставляла меня вздрагивать. Казалось, что ничего из этого не тревожит оставшихся воздушников — борясь с ветром, прыгая то туда, то сюда, они тем не менее сохраняли свои позиции относительно берега — и никакая погода, похоже, не беспокоила пьяного, толстого и коренастого человека, который пошатываясь спустился по ступеням и покачнулся, поставив ногу на грязный песок. В свете молнии я увидел его. Эспиналь. Золотая цепь поблескивала у него на шее. Он пер вперед против ветра и встал возле воды, откинув голову назад, словно призывая шторм сделать все самое худшее. Таково, я подозреваю, было точное состояние его ума. Таков был характер его высокомерия. Пережив мое нападение, похищение и побывав в заложниках, он поверил, или наполовину поверил, что он неукротим, что он сам сила природы. Ветер, волны, молнии. Что они по сравнению с могучим Эспиналем? Через какое-то мгновение он расстегнул штаны и помочился против ветра. Несколько капель попало на брюки — какая разница? Ничего не разрушить его мощь. Я засомневался, почувствовал бы он себя таким непобедимым, если б смог увидеть черносердечников, массами носящимися над ним, собравшихся в кружащееся вихрем облако, которое казалось миниатюрным представлением штормовых туч над головой. Я ожидал, что они бросятся вниз на него, что моя мысль относительно их роли в его кончине окажется предчувствием, но вместо этого они поплыли прочь. Молния ударила близко, удар врезался в песок в нескольких сотнях футов дальше по берегу, бело-голубая плеть ослепила меня на какое-то мгновение. Но этот удар не обеспокоил Эспиналя. Он еще раз встал в неукротимую позу и уставился на бушующие воды залива.

Не могу сказать точно, когда я начал ощущать новое электрическое присутствие в воздухе, но мне кажется, легкий стимул, полученный именно из этого присутствия, побудил меня действовать; и я уверен, что испытал прилив того любопытного отстраненного предвиденья, который впервые почувствовал в тюремной камере. Эспиналь, все еще призывая небо убить его, не заметил, как я появился из тени пальмы. Шторм достиг своего крещендо. Лавина молний обрушилась на берег с оглушительными голубовато-белыми взрывами адской иллюминации, и во время этих вспышек море, казалось, кипело, волны прыгали и носились во всех направлениях; отель, бар и лачуги, стоявшие на берегу, казалось, то появляются, то прекращают свое существование. Гром пришел на полную катушку с ревущим светом, а ветер, неслышимый во всей этой последовательности событий, сорвал жестяные крыши с лачуг и положил молодые пальмы горизонтально. Я мог бы выстрелить из пушки и никто бы не заметил, но я хотел, чтобы Эспиналь понял, что именно я несу ответственность за его печальный конец. Я подошел к нему на шесть футов, прежде чем он заметил меня. Он был очень пьян и не узнал меня, даже после того, как ветер сорвал с меня шляпу; но он увидел оружие, и его дряблые мышца напряглись в тревоге. Только когда я достал скотский шокер, забрезжило узнавание. Он заорал на меня, слова унесло ветром. Но потом, когда я думал, как получше продлить его муки, формулируя оскорбления, которые я скажу, когда он будет умирать, Эспиналь бросился на меня и выбил оружие из моей руки.

Грохот, наполнявший мир, казался результатом нашего катания по песку, словно пляж был кожей барабана, на котором мы бились в неуклюжем ритме. Тяжелее и сильнее, чем я, Эспиналь с успехом перевернул меня на спину. Его дыхание было кислым, как у зверя. Я вцепился руками в его шею, но ему удалось сгорбиться и выпрямиться, его жирный вес выдавливал воздух из моих легких. Он начал садиться верхом мне на грудь, пытаясь пришпилить меня коленями; но будучи пьян потерял равновесие, и пока выпрямлялся, я ткнул его скотским шокером. Он повалился набок. Я влепил второй разряд ему в живот, третий — в грудь, и встал над ним на колени. Четвертый и пятый разряды, оба доставленные в шею, оставили его без сознания. Я намеревался прикончить его здесь и сейчас, однако потянувшись за пистолетом заметил, что несколько черносердечников спускаются в воздухе и плывут ближе. Занервничав, я вскарабкался на ноги и отступил в сторону воды.

Дождь все еще хлестал, но худший шторм проследовал вглубь берега, молнии и грохот сконцентрировались над горой за городом, и хотя ветер еще завывал, мир казался тихим по контрасту с хаосом, который царствовал минутой раньше. В неясном, мерцающем свете, черносердечники, их уродливые темные формы трепетали, словно находясь в состоянии возбуждения, имели причудливый, злобный вид, и когда они плыли ближе к Эспиналю, то несмотря на свою ненависть, я почувствовал укол симпатии к этому человеку. Я знал, что судьба его решена, и понимал, что это не процесс разума, а милость того создания, что внутри меня, и между прочим это знание вздымалось в моем мозгу, распространяясь, словно краска, пролитая в воду, медленно и неуклонно, это свойство характерно для всех сообщений от моего симбионта. Я отступил еще дальше от Эспиналя, и смотрел, как один из черносердечников воспарил в нескольких дюймах над его лицом. Я подумал, что он устроится на его макушке, но он не устроился — он опустился взамен на поднятое лицо и слился с ним, исчезнув в его голове, каким-то образом заняв тот же объем пространства. Я с ужасом смотрел на это, подозревая, что создание внутри меня может и не быть благожелательным, как я начинал уже верить, но иссушает во мне источники жизни, ибо реакция Эспиналя на совмещение значительно отличалась от моей. Вместо того, чтобы постепенно вернуться в сознание, он сел прямо и схватился за виски с выражением боли и ужаса на лице. Он заметил меня, шатаясь встал, уставившись широко открытыми глазами. Он сделал шаг в мою сторону, потом, похоже, заметил, что другие два черносердечника порхают на уровне пояса справа от него. Отпрянув от них, он запнулся и тяжело упал. Снова встал на ноги и пошатываясь пошел ко мне, волосы свисали ему на глаза, дождь струился по лицу. Я вытянул скотский шокер, остановив его продвижение. Он снова схватился за голову и упал на колени.

«Что…» Он дико замотал головой, словно пытаясь стряхнуть какое-то страшное ограничение. «Что это такое?»

У меня возникло некое глухое отвращение к Эспиналю. Мне нечего было ему сказать. Дождь косо хлестал с моря, холодные струйки затекали мне за ворот, ветер рыл берег, ерошил листья пальм, разбрасывая оторванные пальмовые чешуйки по песку, распевая долгие унылые гласные.