Геннадий Гор - Геометрический лес

Я сначала не понимал, почему физик Ермолаев меня просвещает, но потом я догадался, что он хочет подвести теоретическую базу под чудо, которое выражалось в том, что я попал в свою картину, словно это была не картина, а живой трехмерный мир. Через несколько минут физик вынужден был признаться, что гипотезой Шварцшильда нельзя объяснить мое необычное путешествие, но это вовсе не означает, что его нельзя объяснить научно.

Я попросил физика не менять свою позу и выражение лица и стал писать его портрет. Задача была не из легких. Физик все время менялся, доказывая своим выражением лица, что в каждом человеке в скрытом или полускрытом виде пребывает множество противоречивых черт, схваченных парадоксальным и загадочным единством, которое принято называть личностью.

Что такое личность? Об этом спорят уже много лет философы и психологи, смутно догадываясь о том, о чем было хорошо известно великим портретистам, и особенно Рембрандту. Человеческое лицо-это не маска, и в каждом человеке незримо существует род, история, и невидимые волны прошлого набегают на берег настоящего.

Все это я чувствовал, пристально всматриваясь в лицо физика Ермолаева и пытаясь услышать шум невидимых волн прошлого, бегущих откуда-то из палеолита, где далекий предок Ермолаева еще ничего не знал о дискретных законах квантовой механики, но уже носил в себе все, что осуществилось позже.

- Шеллинг называл живопись "немой поэзией",- сказал физик.

- Ну и что? - спросил я.

- Да нет. Я просто так,-сказал физик. - Я совсем не хотел обижать живопись. И Шеллинг тоже. :

Физик сказал это таким тоном, словно он и Шеллинг - это почти одно и то же.

Я подумал: "Эйнштейн тоже был физик, но отличался большей скромностью".

Но уже следующая моя мысль заступилась за Ермолаева: "Легко позволить себе такую роскошь-быть скромным, когда тебя знает весь мир. А физика Ермолаева мир пока еще не знает".

- Моя кисть невольно подобрела, и лицо физика стало куда менее высокомерным на моем незаконченном холсте.

Гоша внимательно следил за моей работой, то и дело переводил свой взгляд с холста на физика и с физика на холст. И смотрел он с таким видом, словно физик теряет значительную часть своего бытия, которое из наличной реальности переселяется на полотно.

Физик, по-видимому, очень устал оттого, что сидел не меняя позы, под конец сеанса он выглядел куда хуже, чем на полотне. На холсте он выглядел живее и реальнее, чем в жизни. И от почтальона Гоши это тоже не укрылось.

- Опасно с вами иметь дело,-пошутил физик.- Окажешься целиком на вашем холсте, а в реальности уцелеет остаток чуть побольше нуля.

- Но так и бывает в действительности,-возразил я.-Люди умирают. А портреты остаются. Разумеется, хорошие портреты.

- Предпочитаю быть плохим человеком, чем хорошим портретом, - пошутил Ермолаев.

Затем физик Ермолаев и Гоша ушли, а я остался в мастерской, все еще глядя на холст и не умея в своем воображении отделить подобие от того, кому оно уподоблялось.

26

На следующий день физик пришел в мою мастерскую посмотреть на свой портрет.

- Проблема портрета,-сказал он мне,-это проблема "быть" и "казаться". У многих людей эти половинки настолько сливаются, что их невозможно отличить. Только не перебивайте меня.

Я и не думал его перебивать.

- Рембрандт умел отделить "быть" от "Казаться".

- Так то Рембрандт.

- Я давно подозреваю, что вы не Рембрандт. И вот поэтому ищу на вашем портрете себя и, кажется, не могу найти.

- Разве вы не замечаете сходства?

- Сходство-это не главное!

- А что главное?

- Вы же художник. Вы должны это знать лучше меня..

Мы долго спорили-похож или не похож на физика портрет-и так ни к чему не пришли.

Я ждал, когда физик уйдет, чтобы остаться один на один с работой. Он слишком долго сидел. Сидел с таким видом, словно и не собирался никуда уходить. Время замедлилось, будто кто-то остановил все стрелки на часах. Я это давно заметил: время меняет свой темп, когда гость сидит томительно долго, очевидно не зная, куда себя деть.

Физик курил и смотрел на портрет. Я еще никогда не встречал такого терпеливого зрителя. Люди, даже страстно любящие искусство, никогда подолгу не стоят перед одной и той же картиной. Они постоят и идут дальше. А физик сидел и сидел и о чем-то сосредоточенно думал.

- Я не задерживаю вас?-спросил он.

У меня не хватило характера сказать ему правду.

- Да нет. Нисколько. Я только хотел бы немножко изменить цвет левой щеки.

- Ради бога, не меняйте. Оставьте все так, как оно есть.

- Почему?

- Я не могу вам объяснить. Но меня буквально съедает странное чувство. Мне все кажется, что я стал своей тенью, как только вы начали писать мой портрет.

- Я не совсем вас понимаю.

- Не следовало бы вам отрывать "быть" от "казаться", Мое бытие вы перенесли на холст, а в реальной жизни оставили его тень. Я все время чувствую, что от меня что-то отделилось, ушло.

-- А давно вы это чувствуете?

- С того самого часа, когда вы стали писать этот портрет.

- Странно,-сказал я.

- Да,-задумчиво заметил физик,-и это странное состояние смущало ведь не только нас с вами.

- А кого еще?

- Ну, скажем, Гоголя. Вспомните его повесть "Портрет". Да и Бальзака не меньше. Читали, надеюсь, "Неведомый шедевр"?

- Читал.

- А "Портрет Дориана Грея"?

- Уж не принимаете ли вы меня за пещерного человека? Читал еще в детстве.

- А задумывались ли вы, почему возникла эта проблема? Ведь существует же внутреннее, подспудное родство между подобием и явлением, которое подобие пытается воссоздать?

- Наверное, существует.

- Не наверное, а наверняка. Я в этом убежден. Вы никогда не задумывались о том, что должен был чувствовать человек, которого писал Рембрандт или Веласкес?

- Думаю, что испытывали что-нибудь приятное. Если бы это было не так, вряд ли испанский король Филипп Четвертый стал держать при своем дворе Веласкеса. Он бы его прогнал.

- Нет-нет!-Лицо физика приняло страдальческое выражение, словно я своими словами причинил ему боль.-Вы упрощаете. Филипп многое прощал Веласкесу и не сердился, что он тащит на свет божий и то, что должно остаться в тени, в темноте. Но я говорю не только о правдивости искусства великих портретистов прошлого, а о другом, о том, что западные искусствоведы называют метафизическим началом.

- Метафизическим? Терпеть не могу это слово.

- Ничего, Потерпите. Я не знаю, чем это слово заменить. Но дело не в словах. Есть такое слово-"вечность". Я всегда относился к этому слову осторожно.

- А теперь?

- Теперь я чувствую, что я раздвоился. Одна моя половина здесь, а другая с вашей помощью приобщилась к вечности.

- Я же не Веласкес.

- Не напрашивайтесь на комплимент.

Я посмотрел на физика, потом на портрет, и мне стало не по себе. На холсте, на обыкновенном холсте, купленном в магазине "Всекохудожник", пребывало нечто большее, чем обычный современный человек, словно изображение прихватило с собой большую часть реальности, сделав менее реальной натуру.